ни на что не годился – тех определил в сотники, дав, впрочем, каждому доброго советника из испытанных воинов.
И воссел на древний трон Нура, а верные люди окружали его повсюду. И обожал народ своего повелителя, ибо в одном лице предивным образом сочетал он сразу три свойства, быв в одно и то же время и владыкой, и полководцем, и пророком.
Слова, оброненные Нурой то здесь, то там, собирались столь же бережно, что и следы его ног, и все заносилось на скрижали. И вскоре сделали из тех скрижалей книгу и поднесли ее Нуре: прочти, о великий, и скажи, что думаешь.
Седмицу читал Нура и еще полседмицы. Морщил лоб, силясь вникнуть, какой смысл вложен был им в те или иные речения. Ибо одни несли на себе печать божественного гения, например, такие: «Дикую яблоню привей, чтобы после срывать с нее по осени золотые плоды» или: «От кислых яблок бывает понос, дети мои». Но отыскивались и вовсе несуразицы, например: «Достойно удивления, сколь громко ты рыгаешь», а то и просто: «Передайте мне хлеб, пожалуйста». Драгоценными, пожалуй, для юных могли оказаться поучения, такие как «Пользование вычислительной техникой греховно, хотя отказ от нее не ведет еще к праведности. Пример: ордынцы не пользовались вычислительной техникой, однако ж были изгнаны».
Долго думал Нура. После же велел оставить все написанное как есть, в первозданном виде. Тем же, кто писал, распорядился отрубить головы, чтобы после средоточия такой великой мудрости не марали умы свои более мелкими мыслями. И навек сохранились головы те в спирту, законсервированные искуснейшими лейб-медиками, двумя древними скрюченными старцами, что помнили еще прежнего, доордынского, царя.
Было же этих создателей Скрижалей Нуры семьдесят два. Воистину священное число, ибо за такое количество лет ось прецессии смещается на один градус и сменяются общественные устройства царств и самый климат. И столько дней дует иссушающий ветер из пустыни. Много можно найти вещей, какие любят соединиться в число «72».
И велел Нура всегда выносить эти головы на каждое заседание государственного совета. Так что все дела в Эламе вершились отныне в присутствии законсервированных голов, что глядели своими понимающими глазами сквозь стекло банок, и никто не мог солгать под их проницательным взором.
Такова была мудрость Нуры.
Слушали про то в Вавилоне, но ничего не делали. Пальцем шевельнуть не хотели. Только все более тяжким становилось раздумье на обоих берегах Евфрата. Однако ж дань ордынцам выплачивали аккуратно. Ордынцы же тоже насчет Нуры молчали. Будто и нет никакого Нуры.
А Савел бродил в грязном, ветхом уже белом одеянии, пропахший потом, пивом и одеколоном, и мрачно вещал о том, что близятся сроки. И богатство проповедовал, Мардуком завещанное.
В Великом Городе разгромили несколько ночлежек и торжественно повесили нищих. Только двоих пощадили, поскольку те раскаялись и публично, в храме, перед статуей Бэла, дали клятву войти в сонмище богатых. Тогда только их отпустили.
После одного видели в канаве, почти голого,