под нами пружинит.
– На-асть…
– Да? Ещё разве не десять?
Открываю глаза и смотрю на часы. Без десяти шесть.
– Нет. И клянусь, если ты не угомонишься и не дашь мне доспать, мы вообще никуда сегодня не поедем.
Она снова замолкает, но лишь для того, чтобы через пару минут всё повторилось с точностью до каждого движения. Хватают мельтешащую в нескольких сантиметрах от лица крохотную ступню, прижимаю к матрасу и почти рычу:
– Предупреждаю последний раз…
В глазах дочери сначала появляются слёзы, которые, впрочем, быстро сменяются прищуром. И откуда только набралась этого?
– Хорошо, – тихо произносит Настя, и я снова проваливаюсь в сон.
До десяти утра, конечно, доспать не удаётся, зато до восьми – вполне. Не знаю, чем всё это время занята Настя, но мне не мешает, а это значит, у меня есть возможность отдохнуть хоть немного. Когда встаю и иду в ванную, по пути заглядываю в кухню, где на столе красуется бутерброд, заботливо приготовленный дочерью. Сама она уснула на маленьком диванчике, так и не доев свой. Помимо воли расплываюсь в улыбке. Сегодня точно придётся снова ехать к Кате, лишь бы только она не выставила за порог сходу, потому что на это у неё есть все основания.
От воспоминаний о ней нутро начинает как-то ныть – не болезненно, а очень даже наоборот. Дерьмово это. И совсем не хочется испытывать того, что испытываю. И задаваться вопросами на тему – что было бы, если..? – тоже не хочется.
Когда выхожу из душа и тихонько готовлю себе кофе, просыпается Настя, смотрит на меня осоловевшими глазами и первое, что произносит:
– Уже десять?
– Нет, девятый час. Может, поспишь ещё?
– Нет. Я уже поела, пойду одеваться.
Она убегает, быстро шлёпая по полу босыми ногами, а я принимаюсь за бутерброд. И снова не могу избавиться от царапающего изнутри ощущения, и от улыбки, даже когда пытаюсь прожевать подсохший сыр.
Через двадцать минут выясняется, что мне нужно сначала заехать в офис, где я проторчу неизвестно сколько времени, потому что у Вадима ко мне дело. Значит, или нужно вызванивать бабушку Насти или брать ребёнка с собой, чего мне совершенно не хочется делать.
Дочь начинает возиться в прихожей, очевидно, уже натягивает сандалики, чтобы стоять под дверью, капая мне на нервы, пока я буду одеваться.
– На-а-асть! Погоди обуваться. К маме поедем вечером.
Слово «мама» удаётся произнести очень даже спокойно, хоть внутри всё переворачивается. Но когда мои тараканы пересекаются с потребностями дочери, первых вполне можно услать в пешее эротическое.
– Почему?
Снова в голосе слышна готовность реветь, хотя, надо отдать Насте должное, она старается сдержаться.
– Потому что сейчас у папы дела. И я закину тебя бабушке. Потом заберу и поедем к маме.
Говорить стараюсь с преувеличенным оптимизмом, от которого самому тошно – настолько неправдоподобно он звучит. Личико дочери кривится, но она заявляет упрямо:
– Я с тобой. Я буду вести себя тихо.
Да твою ж… Как же меня выворачивает от такого. Потому