в четвертый день сказано, что после первого поиска вы удалились в деревню Гангатома, а оттуда – в Миту. Ваши показания в пятый день начинаются со слов: «Когда он отыскал меня в Миту, я уже собрался уходить». Четыре года остаются нерассказанными. Разве вы не жили в Миту?
[Примечание: песочные часы еще на треть не были пусты, когда я задал ему этот вопрос. Он посмотрел на меня, как смотрят те, кто столкнулся с дерзостью. Изгиб его бровей, хмурость на лице, потом пустота, опущенный уголок рта и повлажневшие глаза – словно бы он, обдумывая ответ, перешел от гнева на мой вопрос к чему-то другому. Песочные часы опустели прежде, чем он опять заговорил.]
СЛЕДОПЫТ: Я не знаю никакого такого места под названием Миту.
ВОПРОС: Вы? Следопыт, уверявший, что побывал во всех десяти и еще трех королевствах, в месте, где обитают летающие звери, в земле говорящих обезьян и в землях, каких нет на картах людей, это у вас-то нет познаний всей территории?
СЛЕДОПЫТ: Перестань сыпать мне соль на рану.
ВОПРОС: Вы забываете, кто здесь отдает приказы.
СЛЕДОПЫТ: Нога моя не ступала в Миту, никогда.
ВОПРОС: Ответ, отличающийся от «я не знаю такого места под названием Миту».
СЛЕДОПЫТ: Скажи-ка мне, как тебе желательно, чтоб я рассказал эту историю. С сумерек ее или с ее рассвета? Или, может, как урок преподать или песнь хвалебную? Или истории моей стоит продвигаться, как крабы делают, с боку на бок?
ВОПРОС: Расскажите Старейшинам, что воспримут написанное здесь как сказанное исключительно вами самим. Что происходило за ваши четыре года в Миту?
Опишу его лицо без эмоций или осуждения. Брови его приподнялись, он открыл рот, но не заговорил. Как мне показалось, он раздраженно ворчал или сыпал проклятьями на одном из северных речных языков. Потом он вскочил со своего стула, сбил его и отшвырнул прочь. С воплями и криками прыгнул на меня. Я едва стражу кликнул, как руки его обхватили мне горло. Воистину я был убежден, что он задушит меня до смерти. Он сдавливал все сильнее, опрокидывая меня в кресле, пока мы оба не свалились на пол. Осмелюсь заметить, что дыхание его было зловонно. Да, я ударил его – стилосом в руку и в плечо сверху, – однако могу под присягой показать, что в тот момент я действительно покидал мир сей, и делал это впопыхах. Два стражника подошли сзади и ударили его дубинками по затылку, пока он не повалился на меня сверху, но даже тогда хватка его не ослабевала, пока они не ударили его в третий раз.
Должен сказать, отчет точный, хотя, помнится, ребра мои вынесли несколько пинков твоих людей, даже после того, как меня связали. Спину мне отхлестали мешком для батата.
И вот еще что: ногам моим столько горячих кнутом всыпали, что дивлюсь, как я до этой комнаты дошел. Память обманывает: меня ж сюда притащили. И это было не самое худшее, ведь худшим был твой приказ одеть меня в одежду, предназначенную для рабов, – что за проступок я совершил, чтобы заслужить такое?
Теперь взгляни на нас. На меня во тьме даже при дневном свете, на тебя вон там, в кресле.
Удерживаешь бумагу и стилос на коленках и стараешься не опрокинуть чернила себе на ноги. А еще эти прутья железные между нами. Тот, что сидит