бы обслужить и без очереди. Однако моя названая «мамаша» никакой инициативы в этом вопросе не проявляла.
И вообще все здесь вели себя крайне тактично и сдержанно. Вперед не лезли даже согбенные патриархи и явные инвалиды. На какие-либо преимущества не претендовали и вооруженные стражники, в немалом числе затесавшиеся среди цивильного люда.
Тем временем подошел наш черед. Вход был общий, но сразу за ним приемная разделялась на две части, и я не мог видеть, что же происходит за стенкой. То помещение, в котором мы оказались, сообщалось посредством забранного решеткой проема с просторным залом, напоминавшем алхимическую лабораторию. Там суетились похожие друг на друга, болезненно-полные, сплошь бритоголовые люди. С потолочных крючьев свисало два котла. Из большого, чугунного, все время наливали в глиняные стаканчики какое-то варево – наверное, клиентам из смешанной очереди. Маленький, медный, был накрыт крышкой. Он-то, наверное (а точнее, его содержимое), и предназначался для новорожденных. Как же, самое лучшее – детям!
Хавр несколько раз постучал костяшками пальцев по решетке, но на нас пока никто не обращал внимания. Бритоголовые были вежливы, но не радушны, предупредительны, но не заботливы. Обликом своим эти люди резко отличались от уже примелькавшихся мне горожан. Их бледные, одутловатые лица масляно блестели, а формы тела не допускали возможности самостоятельно почесать кое-какие из интимных мест. Голоса, которыми они перекликались, навевали воспоминания о лучших тенорах итальянской оперы.
Хавр опять деликатно постучал по решетке. Один из толстяков мельком глянул в нашу сторону, и его лицо переменилось, как у ребенка, увидевшего не сказочного, а всамделишного Змея Горыныча. Он сказал, вернее, пропищал что-то, и все его товарищи, бросив работу, сгрудились напротив нас у решетки.
Они знают, кто стоит перед ними, догадался я. Их заранее предупредили. Что же, чувства этих людей можно понять. Как-никак, я первое исчадие Изнанки, которое им довелось увидеть в натуре. Точно так же пялились бы богопослушные христиане на приспешника дьявола, явившегося за святым причастием в храм.
Один из толстяков вышел наконец из оцепенения и, вернувшись к медному котлу, зачерпнул из него в глиняный стаканчик, размером ненамного превышающий наперсток. Остальные негодующе загалдели и замахали на него руками. Стаканчик был спешно заменен наполненным до краев пузатеньким горшочком. Его просунули между прутьев решетки, но вручили не мне, а Хавру. После этого все умолкли, выпучив гляделки и разинув рты. Ну ни дать ни взять футбольные фанаты за секунду до пробития пенальти.
– Ты должен выпить это, – с нажимом сказал Хавр, протягивая мне горшочек.
– И это вся церемония? – деланно удивился я.
– Если хочешь, можешь потом сплясать.
Весьма скромно, подумал я. Ни тебе хора певчих, ни горящих свечей, ни цветов, ни благовоний. Хлебнул – и отваливай. Но почему толстяки так смотрят на меня? Почему ухмыляется Хавр? Чего они все ждут? Чтобы я, отведав этой бурды, провалился в преисподнюю? Или же огн