стали догадываться о том, что грядут большие перемены, и о том, что они не сулят Советскому Союзу (то есть России) ничего хорошего.
В 1982 году Кузнецов пишет одно из самых лучших своих стихотворений – «Новое небо».
Семь небес никого не спасут
От былой и грядущей печали.
Север. Солнце ни там и ни тут
И не греет косыми лучами.
Дальний брат возвратился домой
И в пустые просторы рыдает.
Он ладони над мертвой землей,
Словно круглое небо, смыкает.
Вот что он говорит в забытьи:
– Мир остался без крова и хлеба.
Где вы, братья и сестры мои?
Я построил вам новое небо.
Вместо рук над моей головой
Вижу звездную млечную сетку.
И роняет на купол живой
Белый голубь зеленую ветку.
Это небо светло и легко,
Этот голубь не знает печали,
Это солнце стоит высоко
И меня заливает лучами.
Это пронзительное стихотворение, как и почти все стихи Кузнецова до 1983 года, построено на живом, многомерном символе. Начиная с 1983 года (со стихотворений «Опора» и «Связь») Кузнецов перейдет к аллегории. Он начнет писать публицистические стихи о самых кровавых и потаенных страницах русской истории, о «ложных святынях» советской современности (таких, как почитание Вечного Огня и Неизвестного Солдата), о европейских философах (в эту книгу не вошёл цикл стихотворений Кузнецова, в котором весьма критично характеризуются Сократ, Паскаль, Спиноза, Кант).
В поэзии Юрия Кузнецова девяностых годов его мир, доселе напряженно державшийся в мощном магнитном поле Мифа, раскалывается на два полюса – на «минус» и «плюс».
С одной стороны – черная безнадежность, обреченность, бездна, оплакивание России…
Жизнь напустит холода и голода,
Обобьют наш голос и бока.
Не удержит ни серпа, ни молота
Наша угорелая рука.
Мы сойдемся на святом пожарище
Угли покаяния сбирать.
А друзья и бывшие товарищи
Будут наши угли воровать.
С другой стороны – такие светлые, чистые, воздушные стихи как «Бабочка», «Воспоминание о горах», «Анюта», «Ложе сна», «Пыль солнца земля отряхает…».
Пыль солнца земля отряхает,
И эхо гуляет в лугах.
Мой дух на цветах отдыхает,
На девушках и облаках.
Синеют, алеют, белеют,
И эти смеются, и те.
И легкие бабочки веют
На этой и той высоте.
В это время образы, пришедшие в поэзию Кузнецова из сочинений Фридриха Ницше, сменяются христианскими реалиями и символами. Юрий Кузнецов из ницшеанца становится христианином – странным, не во всем ортодоксальным, но искренним.
Так