из стекла и металла. Да и за входом было не менее симпатично: мраморные стены, мраморные полы. Чтобы не нарушать больничную чистоту, всех входящих заставляли надевать сверху ботинок синие полиэтиленовые бахилы на резинках.
Женька прошла к лифтам, окончательно ее поразившим. Эти лифты более соответствовали интерьеру западного банка, нежели отечественной больницы.
«Бывает же такое», – с уважением подумала Грекова, нажав пальцем сразу засветившуюся кнопку. Настроение ее как на качелях качалось. Сейчас, после поездки на плавном и бесшумном лифте, оно пошло вверх: если у них лифты такие, может, и лечат не по-советски? Интерьеры своей медсанчасти – так по документам было правильно называть их городскую больницу – она помнила хорошо.
Впрочем, было и то, что роднило их убогую медсанчасть и это космическое здравоохранительное учреждение. Больничный запах везде одинаков.
«Нет, не везде», – снова с некоей радостью поправила себя Женька. В этом больничном запахе, конечно, оставалась пугающая лекарственная и дезинфекционная составляющая, зато не чувствовались туалетные запахи, столь присущие нашим стационарам, где естественным образом скапливается множество не могущих обслужить себя людей и неестественным – работает очень мало младшего медперсонала.
Вот и кабинет, записанный в ее бумажке.
Женька остановилась, перевела дух. Потом перекрестилась – до болезни в жизни этого не делала, а зря, наверное, – и тихонько постучала.
– Войдите, – раздался молодой голос.
Грекова вошла.
– Мне к Воробьеву Евгению Александровичу, – сказала она, ожидая, что встретивший ее парнишка, видно, еще студент, позовет доктора.
– Слушаю вас, – приветливо ответил «студент».
– Я от Семена Гольца, – назвала пароль Женька.
– От Сени? – улыбнулся доктор. – Да, он звонил. А направление какое-нибудь у вас есть?
– Да, – достала она требуемую бумажку. – Только не в вашу больницу.
А доктор уже разглядывал документ.
– Отлично, – весело сказал он. – Ничего придумывать не придется. Положим хоть сегодня. Раздевайтесь, я вас посмотрю.
– А… – замешкалась Женька. Ей и парня обижать не хотелось, и жизнь ведь одна, пусть бы студенты на других учились.
– Мне тридцать четыре года, – улыбнулся доктор, видимо, привыкший к подобным реакциям. – И я – заведующий отделением. Так что все претензии – к моим родителям.
Женьке вдруг тоже стало весело. Хороший парень. Добрый и умный. Может, вылечит ее? Или хотя бы отсрочит бездну? Ей и надо-то немного: ну хотя бы лет пять-шесть, чтоб Лешка на ноги встал.
А доктор, враз перестав улыбаться, уже давил ей пальцами – сначала по очереди в груди, потом под мышками. Движения его были скупыми и точными, теперь Женьке уже не надо было заглядывать ему в паспорт, чтобы понять, что студенческие годы для этого парня остались далекой историей.
И не только уверенность действий говорила о том. Стоя прямо перед врачом