лысину. – И не думай… мне тебе охота вмазать, да крепенько, но… смысла в этом нету, сечешь?
Семен сел, выгрузил на стол привезенное, сунул виноградину в рот и кивнул. Сечет. Только ни фигища не понимает.
– Думаешь, ты у нее первый? И не первый, и не единственный. Потаскуха она.
У Олега широкое лицо с мясистым подбородком и сухим, костлявым носом. Губы толстые, валиками, и веки такие же. Глаза между ними кажутся узкими, почти незрячими.
– Когда первый появился – бил. И второго тоже. И ее бил. Не помогло.
– Разведись.
Вздохнул, понурился, опершись лбом на широкую ладонь.
– Не могу. И она не может. Такая вот хреновая ситуация.
– А от меня чего хочешь? – сейчас Семен разлил сам. И бутерброд сделал. Олег пил, не морщась, а говорить не спешил.
– Предупредить хочу, – сказал он, наконец. – Насчет нее. Опасная штучка. Не боишься? Нет? Правильно, баб бояться – в лесу не сношаться. А вообще я тебя нанять хочу. Да не дергайся, я про тебя уже все пробил. Зовут тебя Семен, это да, фамилия Семенов. Лет тебе тридцать три, самый возраст для креста и покаяния. Да шучу я, шучу. До прошлого года работал опером, но сбег на вольные хлеба.
– Долго искал? – злиться на него не выходило. Наоборот, смешно становилось – играет Олег, пытается отыграть семейное счастье и отыграться за то, что женушка любовника завела. Имеет право. А если вдруг заиграется, то будет ему и ответ, и прощание.
– Не очень. Так, порасспрошал кой-кого знакомого.
– И чего еще сказали?
– Сказали, что ты не лучший, но и не худший. Не ангел, но и не сволочь. Бабки любишь, но не так, чтоб за них родину продавать. Хотя, может, мало предлагали, а?
Сжатые кулаки, усмешка. Захотелось врезать, но желание было ленивым. Какое ему, Семену, дело до Олега и его семейных проблем? До самой Вареньки? Надоела она. Разбегаться надо.
– Чего ты хочешь?
– А хочу, чтоб ты этой тварью, женушкой моей, занялся. Есть у меня кой-какие подозрения. Доказательств хочу. Настоящих. Так, чтоб ее… – Олег сжал кулак и осклабился. – Сечешь?
– Секу. Но с какой радости я?
Валить надобно. Чутье, которое прежде не подводило, орало об этом в оба уха, заглушая Олегов бубнеж. И добавляло, что лучше бы вообще из города. На отдых. На месяцок-другой-третий.
– Другого найму, она его вычислит, переспит и на свою сторону перетянет. А с тобой уже спала. И любовью к ней ты переболел.
– Ага, как ветрянкой.
– Именно. Ветрянкой. Хорошо, если не сифилисом. Шучу, хотя… кто знает. Она у нас девица вольная. Короче, вот тебе задаток, – он долго шарил в карманах твидового пиджака и, достав перетянутую черной резинкой пачку купюр, швырнул на стол. – Десять штук. Поможешь избавиться от стервозины, еще двадцать дам.
Купюры в пачке были нарядно-зеленые, с характерными медальонами американских президентов. И тогда голос разума – дела твои и так печальны, а откажешься, станут еще печальнее – заглушил вопли инстинкта.
Приличия ради Семен поборолся с собой – секунд десять, а может, и все двадцать, –