но славную.
– Она у меня совсем дитя, ну, в смысле, что к жизни не приспособлена. В магазине вечно купит что-то не то, деньги тратит нелепо и считает, что в жизни самое главное – любовь, – рассмеялась Маша.
– А ты? – тихо спросил он.
– Что – я? – не поняла она.
– Ну, что ты считаешь в жизни самым важным?
– А, – беспечно отмахнулась она. – Я вообще пока над этим не задумывалась. Родители развелись – а как могло быть иначе? Отец устал от материных экзерсисов и полной жизненной неприспособленности, прожил с ней пару лет и сбежал, женился на простой русской тетке, она его пестует, считает гением и печет пироги. Он вроде жизнью вполне доволен, но пишет всякую херню, – вздохнула Маша. – Впрочем, это все неплохо продается. А маман порхает по жизни, в каждом любовнике ищет прекрасного принца и, как водится, не находит. Убивается и, набравшись сил, продолжает поиски.
Ему было страшно и как-то неловко слышать эти речи. Ему, мальчику из правильной и стабильной семьи, живущей по укладу, традициям, определенному и, как казалось, единственно верному семейному устройству, было все это незнакомо и непонятно, но получалось, что люди живут по-разному, в том числе и так.
– Алименты отец не платил, да и какие с художника алименты? – продолжала Маша. – Мать получала копейки, гроши, жили бы совсем тяжело, если бы не дед со стороны матери. Подкидывал нам изредка деньжат. Он жил бирюком на старой даче в Краснове, но был сказочно богат. Из цеховиков, понимаешь?
Он понимал все это смутно, но Маша говорила, что дед государству не доверяет и все свое добро, нажитое нечестным трудом, хранит в погребке на даче. Ни мать, ни сама Маша этого добра в глаза не видывали, но надеются после смерти этого Гобсека разжиться в полную силу.
Он поморщился – такие разговоры были ему явно не по душе, но он убеждал себя, что она шутит, конечно же шутит. А как иначе? Ведь она же при этом смеется. И еще он думал о том, как сильно, невозможно сильно ему нравится эта молодая рыжая женщина. Как его непреодолимо тянет к ней и как сильно и ярко все то, что происходит с ним, – такого не было еще никогда в его молодой жизни. Он поднялся и поблагодарил за чай. Хороший, интеллигентный, воспитанный мальчик из приличной семьи. Они вышли в коридор, и он все никак не решался уйти и глупо топтался на месте, мучительно подбирая слова для прощания.
Маша подошла к нему и обвила его шею своей тонкой и, как оказалось, сильной рукой.
– Останься, – шепнула она ему в ухо.
Что говорить, так у него не было больше никогда и ни с кем во всей его последующей жизни. Никогда. Так волнительно, остро, сладко и горько, как с ней, – всегда, каждый раз, сколько бы они ни были вместе. И еще пронзительная и жгучая боль – никогда, никогда эта женщина не будет до конца его.
Она все-таки ускользала от него – даже в самые сокровенные моменты, когда измученная, липкая от пота, опустошенная до донышка, засыпала в его крепких и молодых объятиях. Тогда он еще не знал, что так будет всегда