жьей пищи». Его ни в чем нельзя было упрекнуть, потому что он жил не для себя, а для Бога и людей. Это был в полном смысле слова сего подвижник веры, которых с каждым годом становится все меньше и меньше и которым по всей справедливости может гордиться наша православная церковь.
Несмотря на это, несмотря на святость его жизни, на глубину веры, на пламенность религиозного чувства, «на труды, на славу, на добро», его не поняли, не оценили. Но это зло еще не так большой руки. Мало ли кого у нас забывают, не ценят, не понимают. Но беда в том, что о. Матфея, этого подвижника и борца за православную веру, опорочили, осмеяли, осудили, оплевали. И за что ж? За то, что он, будучи духовником Н. В. Гоголя, привлек его к христианской вере, сделал его ревностным сыном православной церкви, и достойным образом подготовил его к загробной жизни.
Вот вся его вина. Но враги христианства не простили ему этого. При всяком удобном и неудобном случае, «временне и безвременне» они клеймят его позорными именами и мечут гром и молнию за то, что он якобы погубил великого русского писателя, преждевременно отнял его из рук современного общества.
Мы приведем здесь несколько литературных характеристик, чтобы видеть, как не любят, как презирают, как глубоко ненавидят этого замечательного человека.
Вот, например, что пишет Ив. Щеглов в своей книжонке «Подвижник слова» (СПб., книгоизд. «Мир»).
«О. Матфей – изувер. Фигура этого фанатика достаточно выяснена. Ржевский протопоп был грубый, необразованный человек, себе на уме, достаточно практичный, чтобы брать от своих поклонников деньги за свои панихиды и молебны, и самое главное, быть человеком с большой силой воли.
Это обычное явление: люди тупые и ограниченные часто импонируют своей волей людям растерянным, нервным, слабовольным, хотя и стоящим неизмеримо выше по своему уму и дарованию.
Гоголь был именно такой развинченной, неврастеничной натурой, жаждущей указки.
Уже первая встреча с о. Матфеем характерна и для Гоголя, и для ржевского Саванароллы в русской переделке.
Гоголя представляют о. Матфею. О. Матфей строго и вопросительно оглядывает Гоголя.
– Вы какого будете вероисповедания?
Гоголь недоумевает.
– Разумеется, православного!
– А вы не лютеранин?
– Нет, не лютеранин...
– И не католик?
Гоголь был окончательно озадачен.
– Да нет же, я православный... Я – Гоголь!
– А по моему выходит – вы просто... свинья!!! – бесцеремонно ответил о. Матфей. – Какой вы, сударь, православный, когда не ищете благодати Божией и не подходите под пастырское благословение.
Известный литературный критик К. И. Арабажин в своей интересной книге: «Этюды о русских писателях» (СПб., изд. «Прометей», 1912 г.) пишет об о. Матфее вот что:
«Несчастный писатель все более и более подчиняется влиянию о. Матфея. Ищет беседы с ним, много молится, заказывает ему молебны, пишет длинные письма, для нас безнадежно утраченные (стал бы о. Матфей беречь письма русского писателя!), ведет с ним долгие назидательные беседы. Борется с ним, потому что о. Матфей все время наступал на Гоголя и требовал от него все новых и новых жертв и полного отречения от прошлого, даже от литературы.
И Гоголь, смиряясь и падая духовно все ниже и ниже, сдает одну за другой свои позиции.
«Не прилепляйся к земному!», – вот грозный окрик невежественного иерея-фанатика, вкривь и вкось толкующего христианство в смысле полного аскетизма. Литература – «земное, следовательно, нужно отречься от нее».
Речи и послания о. Матфея действовали на Гоголя потрясающе. Однажды, когда о. Матфей зашел слишком далеко в своем обличительном пафосе, Гоголь не выдержал и простонал: «Довольно, довольно... оставьте! Не могу более слушать... слишком страшно!»
Грудь Гоголя разрывалась от отчаяния...
Известный публицист В. В. Розанов в своей статье: «Небесное и Земное» передает слышанное им об одном таком разговоре о. Матфея с Гоголем.
«Гоголь был в религиозном экстазе. Гоголь уже от всего отрекся, от суеты, от славы, литературы; казалось, примирился с Богом.
– Нет еще примирения,– сказал ему о. Матфей, – отрекись от Пушкина и любви к нему: Пушкин быль язычником и грешником».
Гоголь был сломлен. На первой неделе великого поста 1852 г., в ночь с понедельника на вторник, за девять дней до смерти, и спустя три дня после разговора с о. Матфеем, Гоголь велел затопить печку, собрал свои рукописи и бросил в огонь.
Он, как «тать в нощи» подкрался к больной, впечатлительной душе великого писателя и вырвал ее из рук России. В его холодных объятиях живой талант Гоголя превратился в «мертвую душу».
Писатель перестал жить. Так как для Гоголя «не писать» – значило не жить».
Такими словами заключает В. Розанов характеристику взаимных отношений Гоголя и его духовника.
Приведем, еще, мнение по данному вопросу Мережковского.
Мережковский (в книге «Гоголь и черт»)