территорией сопредельного государства.
Все шло по плану, только высота, на которой полз самолет, казалась ужасающей: «Ан-12» редко поднимался выше шести тысяч. Далеко внизу проплывали безжизненные рельефы Афганистана. Редкие массивы облаков, скопившиеся около горных вершин, напоминали лесотундру под крыльями «Ил-28».
Системы работали исправно, «картинка» на приборной доске не вызывала тревог. Но Грейфер оглядывался в боковое окно, и видел, точнее угадывал невидимые круги лопастей и физически ощущал, на каких предельных режимах работают двигатели, задыхающиеся от нехватки кислорода; с какой остервенелой натугой крутят они громадные пропеллеры, которым не за что зацепиться в полупустом воздухе – и как мучительно ищут опору крылья, не ощущая привычного давления…
…Грейфер не понял, что произошло. Только что он сидел, положив руки на колени – поскольку штурвалом двигал автопилот – и с тревожным ожиданием чего-то недоброго глядел в бесконечность надвигающегося неба. И вдруг оказалось, что он уже не сидит, а свисает в боковой проход, едва не падая к штурману в нижний носовой блистер, а капитан Сюрин трясет его за плечи, крича:
– …Валерий! Валерий!! Что с тобой… Очнись!
Грейфер с трудом выпрямился. Тело слушалось, но казалось чужим. И страшно, до ломоты во всех частях, кружилась голова. Вдруг он заметил нечто красное на своей зеленой форменной рубашке. Машинально ощупав череп, увидел, что руки в крови. Она, кажется, текла из носа и из ушей.
– Что… случилось… командир? – стараясь говорить твердо, спросил он.
– Разгерметизация, – коротко ответил Сюрин. – Мать-перемать и из мати ее в мать…
– Нас… что… подбили?
– Кто на хрен подобьет на такой высоте… И вообще это все иначе бывает, меня тут сбивали… Иллюминатор лопнул, сука. Ясно было, добром не кончится, идти на десятке без высоты в кабине… Но этих дерьмецов разве переспоришь…
– Как машина вообще?
– В порядке.
– Что… со мной было?
– Ты сознание потерял.
– А экипаж?
– Все в норме. Ты как?
– Я тоже в норме, – соврал Грейфер, хотя головокружение не проходило, а к нему прибавилась тошнота. – Что делаем, командир?
– Падаем до четырех, и плевать я хотел на их указания. Ниже нельзя – это предел для «стингера».
– Есть, – четко ответил Грейфер и, отерев о рубашку кровь, плотно взялся за свой штурвал.
– Убавить тягу двигателей до сорока процентов, – скомандовал капитан бортмеханику. – Экипаж, приступаем к снижению.
Моторы снизили тон и сделались почти неслышными за воем ветра, обдувавшего нос. Сюрин щелкнул тумблером автопилота и отдал колонку от себя. Самолет начал пикировать.
Его старый металл заскрипел и завизжал, словно проснувшись в негодовании.
За спинами летчиков раскрылась дверь и в пилотскую кабину вошел полковник госбезопасности. В кислородной маске с индивидуальным баллоном.
У этих мерзавцев