Евдокия. Виктор Улин

в слоновник.

      – Ты тут поосторожней, – предупредил замдиректора. – Она ведь теперь малохольная. Затоптать ненароком может.

      – Это ты брось, – отмахнулся столяр. – Животное – не человек. И ничего плохого не сделает, если я сам ее первым не обижу.

      Фесунько открыл калитку.

      Столяр спокойно вошел в загон и принялся выламывать остатки изгрызенной балки.

      Дэйзи внимательно смотрела за его действиями.

      Потом вдруг тихонько протрубила.

      То ли от нового человека, то ли просто от снедающей ее вселенской тоски.

      Данилыч повернулся и ласково погладил ее морщинистый хобот.

      – Эх ты, Евдокия, – так переиначил он на русский лад ее иностранное имя. – Голова твоя – два уха… Такая большая – и такая глупая. Что же ты вытворяешь? Стоишь тут и не ешь ни хрена. Так ведь и окочуриться недолго.

      Дэйзи моргнула маленькими глазками.

      А потом вдруг подняла хобот и принялась с любопытством перебирать густую данилычеву бороду.

      Фесунько замер: за последнее время это было первым случаем, когда безучастная слониха чем-то заинтересовалась.

      Поиграв бородой, Дэйзи подхватила с полу березовый веник и как ни в чем ни бывало захрустела ветками. Маленький рот ее, казалось, изогнулся в подобии улыбки.

      Кто-то сбегал за директором.

      Залевский на цыпочках подошел к загону. Он боялся признаваться даже себе во внезапной радости. Но перелом был налицо.

      И с этого дня дело прошло на поправку.

      Дэйзи начала есть.

      Правда, Данилыч навещал ее каждый день. Гладил хобот, похлопывал по ушам. И приносил в кармане морковки. Слониха грызла их так, будто в жизни не ела ничего более вкусного.

      Через некоторое время она снова начала работать.

      Правда, на манеже Дэйзи обязательно требовалось видеть Данилыча, сидящего напротив выхода в первом ряду.

      Зато к привычным номерам прибавился еще один.

      Слониха стала изображать парикмахера.

      Ее выпускали, одетую в зеленый передник, из кармашка которого торчали огромные ножницы и расческа. На арене стояло кресло и зеркало. Как в настоящей парикмахерской.

      Данилыч со своей бородой красовался на привычном месте.