– дед, бабушка и мать… Потом – Эжен… А теперь вот и Сенька… Нравственный инфантилизм, – приговорила себя Настя. – Впрочем, ладно. Мне же пока не сто лет, а всего двадцать пять. Есть еще время приучиться к самостоятельности».
Когда наконец прибыли в Южнороссийск, Настя дотащила дорожную сумку до стоянки такси. И договорилась с водителем.
Таксисты в Южнороссийске оказались какие-то странные:
– Мне на улицу Мира, к пароходству, – попросила Настя.
Шофер, с ног до головы упакованный в джинсу, окинул ее ласковым взглядом:
– Садись, цыпочка! Чем платить будешь?
«О чем это он? – растерялась Настя. – Они что тут, за такси бонами, что ли, берут?»
Водила не сводил с нее масленых глазок, и до Насти наконец дошло: он не про тип денег спрашивает. А про тип оплаты: купюрами или натурой. Остроумные здесь, однако, шутки!
Настя наградила хама уничижительным взглядом и, волоча тяжелую сумку, потащилась прочь. В спину летел сальный хохот…
«Эх, Сенька, Сенька! Как же мне тебя не хватает!» – думала она, выискивая в толпе таксистов самого пожилого и благонадежного на вид…
Впрочем, когда Настя добралась наконец до квартиры и, швырнув в коридоре сумку, вышла на свой любимый балкон – тот, что с видом на бухту, – настроение у нее поправилось. Весенний город оказался исключительно хорош. Хорош – даже в отсутствие любимого мужа.
«Больно нужен мне этот Сенька! – Настя полной грудью вдыхала теплый соленый воздух. – Зудел бы тут беспрерывно… Или, того хуже, героя бы начал из себя строить: ах, мол, я – такой благородный, бросил все, помогаю злой теще… Ну его. Сама справлюсь».
Она достала из сумочки инструкцию (Сеня снабдил) и, сверяясь с бумажкой, ловко включила колонку. С удовольствием смыла с себя вагонную пыль. Вынула из шкафа ночнушку Татьяны Дмитриевны – старенькую, без пуговиц – и с удовольствием в нее нарядилась. Будь рядом Сенька – не преминул бы съехидничать по поводу ее затрапезного вида. Но мужа не было, и Настя снова порадовалась – вот здорово, когда ты совсем одна: хоть в бигуди расхаживай, хоть с ног до головы обмазывайся любым кремом, пусть даже супервонючим.
Чай она пила со старинными сушками – нашлись в кухонном шкафу. Разгрызть их оказалось решительно невозможно, и Настя, словно старая бабка, размачивала каменные кругляшки в чае. От воды они разбухали и разваливались. А Настя сидела вся в хлебных крошках и с удовольствием чавкала – громко, на всю квартиру. Неприлично, конечно, но все равно ведь никто не услышит!
Тетя Лена Крылова, конечно, оказалась уже не «тетей«, а бабушкой или даже прабабушкой. Слышала она плохо, да и соображала, на Настин взгляд, туговато: минут пятнадцать ушло, прежде чем старушка поняла, чего от нее хотят.
– Вы Николая Челышева помните? Ни-ко-лая! – кричала Настя. – А Сеню, его внука?
– Их – знаю. А вас – не знаю! – Старушка подозрительно вглядывалась в ее лицо.
– Я – Сенина жена, Настя!
– Ну а про Николая Арсеньевича вам зачем знать? – недоумевала бабуленция.
–