26. Мы предупредили всех унтер-офицеров на воротах, чтобы они смотрели в оба.
Через две недели, в самом начале августа, произошло следующее: все часовые разом покинули двор после занятия мест на лестницах, как обычно, в течение вечернего построения. У одних были винтовки, у других нет. Прожектора освещали стены, а не сами ворота. Желающие попасть назад к гауптвахте устроили свалку. Унтер-офицер на воротах лишь мельком смотрел на вручаемые ему номерные жетоны. Один младший унтер-офицер сдал свой жетон и, сказав: «У меня сообщение коменданту от дежурного офицера!», резко свернул налево к арке, а не направо, к гауптвахте, как все остальные. Разводящий унтер-офицер несколько мгновений смотрел ему вслед, не вполне уверенный в том, что узнает его лицо, а потом перевел взгляд на лежавший у него на ладони жетон. Номер 26! Он крикнул. Номер 26 не остановился. Несколько караульных начали кричать, и номер 26 пошел еще быстрее. Наконец, раздался резкий, короткий окрик часового под аркой: «Стой или буду стрелять!», и он остановился. Номер 26 оказался британским лейтенантом Эйри Нивом.
Мы тщательно его обыскали, тщательней, чем обычно, и обнаружили спрятанный под одеждой целлофановый контейнер, в котором обычно продавали заключенным зубные щетки. Он был набит деньгами.
На следующий день ЛО-1 превзошел себя. «Ефрейтор Нив, – объявил он, – назначен на русский фронт». Последовал взрыв смеха. Лейтенант Нив выглядел очень печальным. Шесть месяцев спустя стало ясно, что это он «смеялся последним». Но на данный момент хозяевами положения были мы.
И снова в конюшню. Отныне все беглецы и новоприбывшие при входе во двор должны были проходить личный досмотр, вплоть до заглядывания в рот. Все военнослужащие должны иметь при себе напечатанный пропуск, с печатью и подписью адъютанта. Его следовало показывать всем часовым. Прекрасное правило на бумаге, но какой новоприбывший пятидесятипятилетний дед захочет показаться занудой, требуя пропуска у капитанов, майоров и полковников? Сам комендант не был включен в это правило: часовые не были обязаны требовать от него пропуск. Но это правило никогда не соблюдалось на все 100 процентов.
Кроме того, мы расширили систему одновременного подсчета во всю длину шеренг, до сих использовавшуюся только для проверки похода на построения в самом дворе. Эти построения, или переклички, каковыми они фактически являлись, происходили дважды, а позже четырежды в день. Каждая национальная группа строилась отдельно в пять рядов, и наш дежурный офицер сам производил подсчет, медленно идя вдоль переднего ряда, считая шеренги. Скоро мы поймали французов с их методом подделывания счета – «перебежками». Когда кто-то сбегал, они оставляли пустую шеренгу ближе к левому краю третьего рада. Офицеры во втором и четвертом рядах были, как правило, выше, чем те, кто стоял в третьем ряду. Как только шеренга была подсчитана, человек за три или четыре шеренги с правого края в третьем ряду быстро и незаметно перебегал к пустой шеренге в дальнем или левом конце, оказываясь там до наших людей,