и штабу Йодля с помощью отдела «Л» пришлось готовить необходимые приказы – факт, который в глазах армии еще теснее связал ОКВ с партией.
Вторжение Красной армии на территорию Польши представило мне еще одно, даже более убедительное, доказательство того, что у нас изначально не было организованной ставки, способной действовать самостоятельно или давать указания другим. Примерно в полночь с 16 на 17 сентября мне в Берлин позвонил наш военный атташе в Москве генерал Кёстринг и сообщил о неминуемом вторжении русских частей в Восточную Польшу. Кёстринг, как он позднее признался, был явно не в курсе планов наверху; на другом конце телефонного провода я, начальник оперативного отдела ОКВ, счел его информацию невразумительной, так как понятия не имел ни о каких договоренностях по этому поводу или о возможности, что такое может произойти. Единственное, что мне оставалось, – так это заверить его, что сразу же передам его сообщение. Даже Кейтель и Йодль ничего об этом не знали. Один из них, впервые услышав о выдвижении русских, ответил шокирующим вопросом: «Кто против?» Ценные часы были затрачены на подготовку соответствующих приказов. Серьезные и кровопролитные столкновения между немецкими и русскими войсками становились теперь реальнее, поскольку они продвигались навстречу друг другу и их разделяли лишь остатки польской армии, а местами наши армии уже выдвинулись на 200 километров за демаркационную линию, о которой Риббентроп договорился с русскими, но не проинформировал об этом вермахт.
17 сентября во второй половине дня русский военный атташе в Берлине появился в сопровождении адмирала Канариса в отделе «Л» на Бендлерштрассе, чтобы получить от меня информацию относительно целей наступления и передвижений, осуществляемых германскими войсками в Польше. Это был полковник, одетый в коричневый военный китель, и он прослушал мою информацию с каменным лицом, не произнеся ни слова. Наша встреча имела важное продолжение. На следующее утро Йодль рассказал мне по телефону, что прошлой ночью Сталин сам позвонил из Москвы Риббентропу и сурово его упрекал за то, что, согласно сообщению русского военного атташе, немецкие войска намереваются занять нефтяное месторождение Дрогобыч в Южной Польше. Это, сказал он, нарушение демаркационной линии, установленной в секретном приложении к договору от 23 августа. Зная о нашей нехватке нефти, но не ведая об этом договоре, во время встречи с военным атташе я особо подчеркнул нашу заинтересованность в этой территории. Итак, я почувствовал, что стану первым жертвенным барашком, возложенным на алтарь столь сомнительной русско-германской дружбы. Но потом я узнал от Йодля, что, когда Риббентроп протестовал против военного вмешательства и нарушения его политических планов, Гитлер набросился на министерство иностранных дел и выгнал его со словами: «Когда во время войны дипломаты делают ошибки, их всегда ставят в вину солдатам». Дело было закрыто без всяких дальнейших последствий. Но, как зачастую