Меня здесь никто не тронет, я – служитель Господа. Тому, кто осмелится хотя бы ударить меня, местные разрежут живот, насыплют туда соли и бросят умирать под солнцем. Кроме того – это дополнительный стимул для вас позаботиться о моей долгой и счастливой жизни, не так ли, Колин?
– Хорошо…
– Ты привез материалы? – прищурился священник.
– Привез, – сэр Колин протянул портфель, – о секретности…
– Можно и не напоминать, – закончил сэр Джеффри.
– Сколько времени тебе потребуется?
– Несколько дней… – священник с сомнением потер подбородок, – для анализа вашего провала и выработки хотя бы минимальных контуров нового плана.
– Хорошо! – сэр Колин сделал знак Найджелу. Вместе с Найджелом опасно насторожился и Томаззино у двери. – Ты не порекомендуешь хорошую гостиницу в Палермо?
– Зачем же Палермо? – сэр Джеффри улыбнулся, хотя глаза его при этом стали неподвижными и пустыми, словно у куклы. – В Палермо вас, скорее всего, убьют, и я потеряю работу. Томаззино, насколько я помню, твоя матушка сдает комнату приезжим?
– Да, падре… – Томаззино опустил голову.
– В таком случае, вот этим людям нужен приют на несколько дней. Они хорошо заплатят. И пусть с ними обращаются, как с моими гостями, скажи всем, Томаззино!
– Понял, падре…
– Идите с ним, – сэр Джеффри сощурился, – там вы найдете кров и пищу, думаю, она вам понравится. И не делайте глупостей, о которых потом придется пожалеть. Всем…
Покинув прохладную тень прихода, итальянец с лупарой в руках и двое британцев вышли на исхлестанную солнечными лучами улицу, на палящий зной. Старики, игравшие в трик-трак, молча смотрели на них…
– Пойдемте, синьоры, – проговорил Томаззино по – английски, причем довольно чисто, – здесь недалеко, а на улице слишком жарко.
– Ты знаешь английский? – удивленно спросил сэр Колин.
– Да, синьор. Падре научил меня, и сейчас я разговариваю на нем немногим хуже, чем на родном.
– А чему еще научил тебя падре?
– Еще он научил меня разговаривать на русском, синьор, но этот язык я знаю хуже. Падре говорит, что русский язык знать еще полезнее, чем английский…
Жилище Томаззино было таким же, как остальные, может, чуть побольше. Одна его стена представляла собой каменную скалу, дом лепился прямо к ней. Внизу столовая, кухня, еще одна комната – и комнаты наверху, видимо, для гостей. Навстречу им вышла пожилая, полноватая женщина, типичная итальянка, с перемазанными мукой руками. Увидев сына, она затараторила на итальянском со скоростью станкового пулемета, но Томаззино веско бросил несколько слов, и она затихла, ушла обратно в дом. Здесь одно слово мужчины стоило десятка слов женщины…
– На сколько вам нужна комната?
– Дней пять, может, семь, – пожал плечами сэр Колин, – не знаю.
– Тогда с вас пятьсот лир[6] за комнату с пансионом в день.