две пары очков, и через мгновение Мунин приземлялся возле Момика, с опаской оглядываясь по сторонам (потому что ему из-за чего-то запрещено приближаться к детям), клал Момику руку на плечо и шел с ним рядом своей нелепой (из-за этой грыжи) походкой и шептал ему на ухо про звезды, и про Бога, и про силу тяготения, и что счастливая жизнь ожидает нас не здесь, не здесь, Момо! И потухшая сигарета плясала на его верхней губе, и он все время шептал Момику стихи из Библии, те, что развешаны на стенах пустой синагоги, и хохотал довольным смехом человека, который сию минуту собирается надуть и облапошить весь мир, но Момик уже еле волочил ноги, и у него не было сил на Мунина.
Лоб у Момика пылал весь день, но градусник ничего не показывал. Он чувствовал, как будто его мозг назло делает ему всякие пакости, всякие офцелухес, и заставляет воображать противные, гадкие вещи. Ночью он кричал во сне, мама с папой прибежали из своей комнаты и смотрели на него такими глазами, как будто умоляли, чтобы он прекратил это несчастье и стал хорошим, нормальным мальчиком, каким был раньше. Но у него уже не осталось сил притворяться ради них веселым, ой, люли-люли, что случилось, что случилось, почему все так испортилось, зверь побеждает, так ни разу и не показавшись, уже побеждает его! Он ударил рукой по подушке, которая оказалась совершенно мокрой, и почувствовал, что пальцы у него свело судорогой, может, от страха, а может, от чего-то другого, ударил еще и еще раз и кричал все время, пока родители стояли, тесно прижавшись друг к другу, возле его кровати и плакали, а потом уснул и тотчас задохнулся от нового кошмара, потому что увидел вдруг своего брата Мотла бредущим по улице в каком-то городе, который Момику был вовсе не знаком, Мотл был маленький и очень худенький, и у него была такая странная походка, Момик обрадовался и закричал: Мотл! Но Мотл не услышал или притворился, что не услышал, и Момик увидел на углу Киоск счастья, в котором сидели, тесно прижавшись друг к другу, его мама и папа, очень печальные, сидели в точности на острие золотого луча на Колесе счастья, которое всегда рисуют на вывесках таких киосков, и тогда он заметил, что это вовсе не улица, а река, может быть, Сан, а может, и нет, Киоск счастья плыл по ней, как рыбачья лодка, и Мотл пошел по воде прямо к лодке, он шел по воде и оставался совершенно сухим, но только никак не мог приблизиться к лодке, потому что на сколько он приближался к ней, на столько же она удалялась, потом откуда-то появились какие-то парни, а с ними один взрослый мужчина, и они окружили Мотла, и ни с того ни с сего, без всякой причины один из них ударил его кулаком прямо в лицо, и тут же все остальные навалились на него и стали бить руками и ногами и кричали друг другу: «Дай, дай ему в зубы, Эмиль! В живот, бей в живот, Густав!» И Момик почти лишился чувств, когда понял, что ведь это Эмиль и его сыщики, которые уже выросли там, в Германии, а взрослый, который смотрел на них и смеялся, это, должно быть, сторож Яшка, который иногда приходит к маме Эмиля выпить чашечку кофе, а Мотл валялся в луже крови полумертвый, и Момик смотрел