Стою позорным столбом местной судьбы на границе ничего и чего и каждому, слух обретящему, предрекаю вещею птицею Феликсом: хочешь – даром умри в обнимку с гордыней, об меня замараху, а хочешь за мелкий сребренник отпущение имей, иди в свои рабские кущи и по разумению твому обо мне рассуждаху. Ты меня не сманивай, а то слаб я духом, носом – то чуешь, сломлюсь – и зараза одолеет и свобода меня совсем сожрет. Так что меня не тронь во избегание мучительных переливаний, а гони сколько на храм.
– Я тебя какой-нибудь доской отодвину, – оглянулся Арсений и потрогал вонючую нижнююю бочку.
– Все прибрал, все багры, слеги и даже щепки соскреб на согрев души и сховал до последнего пришествия. Не ищи, – предупредил святой пройдоха. – Поройся лучше, вижу – есть срамные знаки. Чую, духом сладким смрадным несет с потайного кармана.
Арсений машинально сунул пальцы в карман куртки и с удивлением вытянул вместе с обратным билетом на электричку забытую пятерку сдачи и бабушкину фотографию.
– Ну, на, – протянул он монету кликуше, – раз на храм обираешь.
– Не зазорно, – возразил, отодвигаясь, бледный заразный человечек Харлампий. – Ты лучше думай хорошее, как я тебе помог смертельную инфекцию избежать, и как потом крупица храма, мною на моей могиле воздвижаху и освящаху, – будет и от тебя. Выйдешь – налево не ходи, песку в ботинки насыпешь, и направо не ходи – туда и электрички не любят сувать нос. А прямо – пути нет. Сам выбирай…Может со мной постоишь? Я тебя замом по земным вопросам оформлю…А что это у тебя за образ такой? – потянул заразный старушкину фотку.
– Знакомая одна, – не дав собеседнику толком взглянуть, убрал снимок Арсений.
Харлампий, птица Феликс вещая, стушевался, сжался, скукожился и совсем ссохся, мотнул и, как дурень, покивал головой. – Приходи еще, человеце, – просипел он. – Образа посмотрим, пальцами потрогаем. О тринадцатом ряде меня сыщешь. Второй в глубизну. Постой еще рядом, – попросил. – Замом оформлю. Тепло от тебя.
– Спасибо, – пробормотал Алексей Фомич и бросился мимо. – Хоть куда успеть бы.
– Это как водится, – просипел местный грешник, дергая щекой. – Все хотяху, ни один успеваху.
В жалком свете дальнего недобитого фонаря и вправду перед растерявшимся географом открылись два лаза в слудующем закоулке, для сохранности прикрытые серыми щитами старой гвоздеватой фанеры. " Черт с ним, с песком, – решил блуждающий искатель замысловатых встреч. – Хоть электричку встречу", – и отодвинул звонко взвизгнувший ржавыми гвоздями склизкий лист.
Но недолог и тут оказался путь. Через десяток-другой шагов он споткнулся о какую-то деревяшку и, чуть не распластавшись, рукой нащупал сухой голубиный помет в песке и шаткое ограждение старой песочницы. Брякнула гитарная струна, зажглись и замелькали огоньки папиросок, и Арсений увидел себя посреди песочницы, возле которой пацаненки и пацанки лет двенадцати с гаком кучковались сидя и стоя, по двое и по трое.
– Ребята,