на айсберг. Никто, однако, не отважился выйти и напасть на них. Вот и настало время Кагсагсюку показать себя. «Мать, – сказал он, – позволь мне взять твои башмаки, чтобы я тоже мог выйти и посмотреть на медведей!» Ей это не слишком понравилось, но все же она бросила ему свои башмаки и насмешливо сказала: «За это ты добудь мне одну шкуру на лежанку, а другую на одеяло». Он взял ее башмаки, натянул свои лохмотья и побежал к медведям. Те, кто стоял снаружи, воскликнули: «Полюбуйтесь, это ведь Кагсагсюк! Что это он собирается делать? Надо прогнать его пинками!» – а девочки подхватили: «Должно быть, он сошел с ума!» Но Кагсагсюк пронесся прямо сквозь толпу, как если бы люди были стайкой мальков; его пятки мелькали так высоко, что, казалось, едва не доставали до шеи, а снег поднимался вокруг пенным облаком и сверкал всеми цветами радуги. Он поднялся на айсберг, помогая себе руками; самый большой из медведей поднял лапу, но Кагсагсюк обернулся вокруг себя, чтобы сделаться жестким (т. е. магически неуязвимым), схватил зверя за передние лапы и ударил об айсберг так, что у того задние лапы оторвались от тела; он швырнул тушу на лед перед зрителями и крикнул: «Это моя первая добыча! Обдирайте[5] и делите»! Остальные подумали, что следующий медведь наверняка убьет Кагсагсюка. Однако и с этим медведем повторилось то же самое, и охотник опять швырнул зверя на лед; но третьего медведя он просто схватил за передние лапы и, крутанув над головой, ударил им зевак и крикнул: «Этот парень плохо обращался со мной!», махнул им снова в толпу и крикнул: «А этот – еще хуже!» – пока все не разбежались перед ним и не скрылись в доме в страшном испуге. Войдя в дом, Кагсагсюк с двумя медвежьими шкурами направился к своей приемной матери и воскликнул: «Вот тебе шкуры, мать, одна на лежанку, другая на одеяло!» После этого он приказал разделать медведей и приготовить мясо. Затем Кагсагсюка попросили войти в главную комнату жилища; в ответ на эту просьбу он, как прежде, только заглянул через порог и сказал: «Я не могу перешагнуть порог, если только кто-нибудь не поднимет меня за ноздри»; но, поскольку никто больше не отваживался сделать это, его старая приемная мать подошла и подняла его, как он просил. Все мужчины теперь были очень почтительны с ним. Один говорил ему: «Проходи вперед», другой подхватывал: «Проходи и садись, приятель». – «Нет, не там, где лавка ничем не прикрыта, – восклицал еще кто-то, – вот чудесное местечко для Кагсагсюка». Но он отверг все предложения и присел, как обычно, на боковой лежанке[6]. Кто-то продолжал: «У нас найдутся башмаки для Кагсагсюка», а еще кто-то восклицал: «Вот штаны для него!» – а девушки спорили одна с другой, предлагая сшить для него одежду. После ужина кто-то из обитателей дома велел одной из девушек пойти принести воды для «дорогого Кагсагсюка». Когда она вернулась с водой и он напился, он притянул ее нежно к себе и похвалил за догадливость и за воду; но после этого он вдруг стиснул ее с такой силой, что кровь хлынула у нее изо рта. Но он только заметил: «Смотрите, она, кажется,
