в копье.
Но он согласился передать свое копье стражнику, бегущему впереди, и, когда носилки двинулись, мы сели на ручки.
Носильщики пустились бегом, возле пристани наготове стояла лодка, и мы как уходили из дворца, так и вернулись в него, не привлекая ничьего внимания, хотя народ толпился вокруг дворцовых стен.
Мы вошли в покои наследника, он показал нам большие критские кувшины, поверхность которых была расписана словно живыми рыбами и зверями. Мне хотелось, чтобы их увидел Тутмес, ведь они свидетельствовали о том, что искусство может быть не только таким, как египетское. Усталый, но уже успокоенный, юный фараон говорил совершенно разумно и держался с нами как простой ровесник, не требуя преувеличенной почтительности или знаков преклонения. Потом нам объявили, что Божественная царица-мать идет склонить колени перед новым фараоном, и он попрощался с нами, пообещав, что не забудет о нас. Выйдя, Хоремхеб растерянно посмотрел на меня.
– Я обеспокоен, – сказал он. – Мне некуда идти.
– Оставайся здесь, – посоветовал я. – Он обещал помнить о тебе, поэтому лучше быть поблизости, боги забывчивы.
– Зачем мне оставаться среди этих мух, – проворчал Хоремхеб, указывая на придворных, которые, жужжа, сновали возле дверей, ведущих в покои наследника. – Нет, у меня серьезная причина для беспокойства, – продолжал он мрачно. – Что станет с Египтом, если фараон страшится крови и считает, что все народы, языки и цвета кожи равны? Я родился воином, разум воина говорит мне, что для войска это предвещает беды. Я, во всяком случае, пойду за своим копьем. Оно осталось у впередибегущего.
Мы расстались, я сказал ему, что, если ему понадобится друг, он может поискать меня в Доме Жизни.
Птахор, недовольный, с воспаленными глазами, ожидал меня в нашей комнате.
– Тебя не было на рассвете дня при последнем вздохе фараона, – сказал он с упреком. – Тебя не было, а я спал, так что ни один из нас не увидел, как душа фараона птицей вылетела из его носа и взмыла к солнцу, чему было множество свидетелей. Я тоже с удовольствием посмотрел бы на это, потому что очень люблю подобные чудеса, но никто не разбудил меня. С какой девицей ты проспал эту ночь?
Я рассказал ему, что произошло, и он воздел руки в изумлении.
– Да хранит нас Амон! – произнес он. – Значит, новый фараон безумен.
– Не думаю, – возразил я, ибо сердце мое расположилось к юноше, которого я оберегал и который был со мною приветлив. – Он посвятил себя новому богу. Когда он сам разберется в своих чувствах, в стране Кемет, наверное, произойдут чудеса.
– Да сохранит от этого нас Амон! – с ужасом воскликнул Птахор. – Лучше налей мне вина, моя глотка суха, как дорожная пыль.
Слуга привел из конюшни унимателя крови, который захлебываясь рассказывал, что лошади фараона пьют из медных корыт, а их стойла украшены росписями и цветными каменьями.
– Но быков я не видел, – сказал он печально. – Боюсь, что у фараона вообще нет быков. Зато я видел много удивительных снов, пока спал на соломе. Я видел, как Синухе ведет на