ещё есть эротика
милых родинок
на руках бересклета
«не знает „до“ и „после“…»
не знает «до» и «после»
нерастворимая среди причин и следствий
абсурдность Тертуллиана:
единожды из рук моих выпала на пол кружка
семь лет прожила я с мужем
десять минут мерила температуру
пять раз пред глазами моими вставали горы
девять озёр я находила в лесу на даче
единожды тысячекратно ни разу
абсурдно неповторимо
«прекрасна коробка с пуговицами и нитками…»
прекрасна коробка с пуговицами и нитками
в ящике наверху серванта —
это будет всегда,
нет ничего другого,
ты хочешь делать одно, другое —
это не нужно
ни для чего другого нет в Боге места:
ни для любви и дружбы,
ни для труда и молитвы,
лишь для прекрасной коробки с пуговицами и нитками
в ящике наверху серванта
одно только дело, одно на века безделье:
пуговицы блаженства, нитки блаженства,
вдевать нитки блаженства в пуговицы блаженства и снова
нитки блаженства в пуговицы блаженства
III
Жирный в утреннем свете
Жирный в утреннем свете[1]
(японская песенка)
Я просыпаюсь в утреннем свете
Я просыпаюсь весной в похмелье
В ресентименте и одиночестве
Жирный в утреннем свете
Свет весны проникает в моё окно
Заливает мою постель
Я просыпаюсь небритый потный
Жирный в утреннем свете
За окном утренний дождик и пение птиц
Что-то благоухает что-то цветет
Машины и мокрый асфальт и я
Жирный в утреннем свете
Моё тело голое на постели
Светлые тени ползут по стенам
Я пью утренний кофе и ем круассан
Жирный в утреннем свете
Каждую складку моего тела
Проницает утренний свет
Преображенный сияющий я
Жирный в утреннем свете
С маленьким членом между ног
С мягким, уязвимым таким животом
С катышками в пупке на простыне
Жирный в утреннем свете
Вот он весь я как на духу
Ни тени щадящей милосердной лжи
Без одежды без воли без любви
Жирный в утреннем свете
В моем похмелье цветет сирень
Поливальная машина дождя
В моем похмелье нет тебя я один
Жирный в утреннем свете
Перед лицом нового дня, космической чистоты
Перед лицом тщеты и божества
В моей сперме в моём поту
Жирный в утреннем свете
Мачеха
когда умирает
добрая мать,
дав на прощание
клубок ниток и куклу
появляется
другая женщина —
чудовище искажённого материнства,
она как мать
(играет