и боялась она этого хуже смерти! Пусть тетка даже бивала племяшку (украдкой или когда отца Каллистрата дома не было), и попрекала куском, и не уставала родителей ее покойных чернить и хаять, однако же все-таки не в тесной келье девчонка жила, клобуком навеки покрытая! Грехи ее родителей (если были у них грехи, у светлых душ!) со временем забылись, сельчане перестали сторониться и шпынять Ольгушку. И подружки у нее завелись, и с парнями она зубоскалила и глазами играла, и березки по рощам завивала в Русальную неделю, и на Ивана Купалу с другими девками через костры прыгала, венки плела и пускала по воде, вместе со свечками (чья первая погаснет, та девица не заживется!), и на гумно на Васильев вечер, после полуночи, между вторыми и третьими петухами, бегала – спрашивать овинника-батюшку, суждено ли кому в этом году замуж идти. Девки там задирали юбки, поворачивались голым задом к подлазу, который в ямник ведет, и ждали, как овинник потрогает. Голой рукой – замужем бедно жить придется, мохнатой – богато заживешь! Ну а если никак овинник не тронет, знать, в девках сидеть весь год, если не всю жизнь.
Ольгушу овинник никогда не трогал, но Филя Березкин однажды шепнул, встретив на вечорке:
– Ты задницу в овине понапрасну не морозь: на будущий год я тебя сватать приду!
Ольгушка сначала его на смех подняла: да какой из рыжего да конопатого Фили муж, он ведь ей ростиком до плеча, ну, может, на самый вершок повыше, а потом подумала: уж лучше за Филю замуж, чем в монастырь! И стала она будущего года ждать почти с нетерпением. Фильку она, конечно, по-прежнему от себя гоняла и всяко обсмеивала, чтоб нос не задирал, но втихомолку терзалась: отдадут ли ее замуж отец Каллистрат да тетка Лукерья, откажутся ли от мысли спровадить в монастырь? То казалось, что ежели хотели бы этого всерьез, давно уж спровадили бы, то вечно нахмуренные брови теткины да ее злобное шипенье опять наводили на самые унылые мысли…
Однако никому своего будущего не изведать, не заглянуть в него. Не стоит и пытаться!
Ольга только что вышла из ворот медицинского центра, как зазвонил телефон.
– Оля, у нас вызов в парк «Швейцария», – извиняющимся тоном сообщил фельдшер ее бригады Гриша Прохоров. – Нас через полицию вызвали, главный велел не задерживаться. Там человека деревом придавило и поранило. Понимаю, у тебя семейные дела, но… извини!
– Ничего, я уже освободилась, – вздохнула Ольга, выбрасывая в урну промокший бумажный платочек. – Жду на остановке, где вы меня высаживали, развернемся и вперед. Отсюда по проспекту до парка минут десять, а то и меньше, если с сиреной побежим.
– Судя по всему, придется с сиреной, – согласился Гриша, и сразу же Ольга услышала надрывное завывание: машина уже летела по средней полосе. Егорыч (неизвестно почему, но всех водителей со «Скорой» зовут в основном по отчеству, чуть только им за сорок перевалит) никогда не боялся гнать на пределе. Его любимым тостом на междусобойчиках районной подстанции был такой: «Свободных дорог и адекватных пациентов!»
Будущее