литературы уже были написаны компьютерными программами. Правда, эти музыкальные и литературные творения были не особо качественными, как он слышал, но нельзя отрицать, что компьютеры, как правило, очень быстро совершенствуются в том, что поначалу им не очень удается. Полагаю, он считал, что я и люди, такие как я, – всего лишь расходный материал, как и все, кто окажется не у дел в будущем. Я хотел спросить его, думал ли он о том, что в конечном итоге компьютеры могут заменить даже основных докладчиков и что всех мыслителей последующего десятилетия можно будет пересчитать по пальцам одной руки. Но я понял, что, какой бы ответ на поставленный вопрос он ни дал, с его стороны это будет самодовольное подтверждение его идей, и поэтому я просто решил включить в книгу историю про фисташку, застрявшую в его дорогой рубашке, как акт мелкой и тщетной мести, а также своего рода неуместного абсурда, который, несомненно, был бы ниже достоинства и писательского профессионализма искусственного интеллекта.
Андерс и привлекательная француженка справа от меня были поглощены, как мне показалось, непроницаемой технической дискуссией о прогрессе исследований в области загрузки разума в машины. Разговор плавно обратился к Рэю Курцвейлу, изобретателю, предпринимателю и директору по инженерным вопросам Google, популяризовавшему идею технологической сингулярности, и перетек в обсуждение эсхатологического пророчества новой эры человечества после изобретения искусственного интеллекта, о слиянии людей и машин и об окончательном уничтожении смерти. Андерс говорил, что взгляд Курцвейла на эмуляцию мозга был чересчур приблизительным, так как он полностью игнорировал то, что Андерс назвал «подкорковым центром интересов».
– Эмоции! – воскликнула француженка. – Он не нуждается в эмоциях! Вот в чем дело!
– Может, и так, – ответил Альберто.
– Он хочет стать машиной! – сказала она. – Вот чем он хочет быть на самом деле!
– Хорошо! – согласился Андерс, задумчиво шурша фисташковой шелухой в тщетных поисках целого ядрышка. – Я тоже хочу стать машиной. Но я хочу быть машиной с эмоциями.
В конце нашей продолжительной беседы Андерс подчеркнул свое желание иметь в буквальном смысле механическое тело. Как один из самых выдающихся мыслителей трансгуманизма он был известен так же широко, как и его идея загрузки сознания в машины – идея, среди посвященных именуемая «полной эмуляцией мозга».
Он не настаивал на том, что эмуляция нужна ему прямо сейчас; достаточно, если она станет возможна в ближайшем будущем. Он заметил, что сейчас мы близки к ней как никогда, однако для человечества было бы нежелательно вот так внезапно начать загружаться в машины. Он говорил о потенциальной опасности такого слияния, своего рода технического «пришествия», которое Курцвейл назвал сингулярностью.
– Было бы хорошо, – рассуждал Андерс, – для начала изобрести лекарственные средства для стимуляции мозга и портативные устройства,