по натуре прожженные авантюристы, прошли, что называется, огонь, воду и медные трубы, но если Фужеров оставался идеалистом и, по сути, глубоко религиозным человеком, то Рысаков не верил ни в бога, ни в черта, став после бурной жизни совершеннейшим пессимистом и циником. Именно соприкосновение двух полярных взглядов на жизнь, постоянные споры на эту тему поддерживали их странный альянс и не давали наскучить друг другу.
– Выходной сегодня, по-старому воскресенье, – громко сообщил потомок герцогов Анжуйских. В этот момент он стоял на кухне и чистил картошку. – Раньше в это бы время народ с заутрени возвращался.
– Так то раньше, – отозвался дядя Костя. Он лежал поверх незастеленной постели и читал вчерашнюю газету. В сообществе существовало разделение труда. Готовил исключительно Фужеров, а уборкой занимался его компаньон. – Да к тому же вы, куманек (дядя Костя постоянно величал Фужерова куманьком), – католик.
– Какая разница: католик, православный… Ведь христианин же. Я и православные храмы люблю посещать…
– Где эти храмы? Было два в станице, да и те разобрали по кирпичику. А где священники – неизвестно. Скорее всего сослали. Помню, в тридцать втором годе зрел следующую картину. Вас здесь в то время еще не обитало. На земляные работы гнали бригаду заключенных, исключительно попов. Человек пятьдесят, наверное. Все в подрясниках, рваных да грязных. Некоторым даже гривы не успели состричь. Заморенные, измученные… А рядом часовой, мальчонка сопливый с винтовкой, и штычок примкнут. И только какой батюшка споткнется, как мальчонка его легонько штычком подденет и орет: «А скажи, долгогривый: почем опиум для народа?»
– Ужас, – отозвался Фужеров. – И откуда в народе столько злости? Ведь чтили и церковь, и священнослужителей.
– Оттуда! Вы же, масоны, и гадили. Анекдотики сочиняли, побасенки похабные да в массы и подкидывали.
– Я не масон, а тамплиер, сколько можно повторять!
– Одно и то же, куманек! Только не нужно городить набившую оскомину чушь про рыцарскую добродетель. Знаем мы эти мистические бредни. Даже государя императора, Николашу, и того в свою веру обратили. Со всякой нечистью якшался, вроде полоумного Гришки Распутина. Где уж тут православие блюсти. – Дядя Костя отшвырнул газету и резво соскочил с кровати. – Оставим богословские диспуты. Как насчет обеда, ваше сиятельство?
– Будет готов через полчаса. А каковы дальнейшие планы?
– Можно в синематограф податься. В звуковом дают «Нового Гулливера».
– Это не по Свифту ли?
– По нему, по Джонатану. Только Гулливер скорее всего стоит на марксистских позициях, и он, очевидно, комсомолист. Ладно, посмотрим, а пока нужно размяться. – Дядя Костя несколько раз присел, потом помахал перед собой руками, изображая боксера. Был он невысок, плотен и совершенно лыс. Несмотря на преклонные годы, тело его оставалось крепким, словно налитым. На круглой, изборожденной глубокими морщинами