все матери, боится за жизнь своего ребенка. Но у нее это движение выдало тайное дурное предчувствие. Оно было столь явным, что не могло ускользнуть от моего внимания. Очень скоро я понял его причину.
В последующие годы у меня было много возможностей видеть Алексея Николаевича, который часто убегал от своего денщика и врывался в комнату сестер. Правда, его довольно скоро уводили оттуда. Но иногда эти его «набеги» вдруг прекращались, и я его не видел довольно продолжительное время. В такие периоды во дворце поселялись тревога и уныние. У моих учениц это проявлялось в глубокой печали, которую они тщетно пытались скрыть. Когда я спрашивал, в чем дело, они уклончиво отвечали, что Алексею Николаевичу нездоровится. Из других источников я знал, что он подвержен некоей болезни, о характере которой мне никто ничего не говорил.
Как я уже говорил, когда в 1909 году я был освобожден от обязанностей наставника принца Сергея Лейхтенбергского, я смог уделять больше внимания великим княжнам. Я жил в Санкт-Петербурге и приезжал в Царское Село пять раз в неделю. Хотя число уроков, которые я давал, значительно увеличилось, успехи моих учениц были не такими, как мне хотелось бы. Дело в том, что царская семья несколько месяцев подряд проводила в Крыму. Я очень жалел, что у них не было гувернантки-француженки, потому что, когда они возвращались из Крыма, выяснялось, что они очень многое позабыли. Госпожа Тютчева, их русская гувернантка, несмотря на всю преданность семье и превосходное знание языков, просто не в состоянии была уследить за всем. Чтобы решить эту проблему, царица и попросила меня сопровождать семью, когда они уезжали из Царского Села на долгое время.
Впервые в таком качестве я посетил вместе с царской семьей Крым осенью 1911 года. Я жил в Ялте вместе со своим коллегой, господином Петровым, профессором русского языка, которого также попросили не прерывать занятий. Каждый день мы отправлялись в Ливадию и давали там уроки своим подопечным.
Нас вполне устраивала такая жизнь, потому что все свободное от занятий время мы были предоставлены сами себе и наслаждались красотами «русской Ривьеры». При этом, заметьте, нам не надо было соблюдать правила придворного этикета.
Весной следующего года семья снова провела несколько месяцев в Крыму. Нас с господином Петровым поселили в маленьком домике в парке в Ливадии. Мы питались вместе с несколькими офицерами и придворными. К обеденному столу их величеств были допущены только наиболее приближенные к семье и немногие гости. К вечерней трапезе не допускался никто посторонний.
Однако через несколько дней после нашего приезда императрица пожелала (как я впоследствии предположил) проявить свое уважение к тем, кому доверила образование детей, и повелела придворному камергеру пригласить нас к императорскому столу.
Я был очень тронут этим проявлением доброты и благодарен, однако совместные обеды с императорской семьей были почетной, но очень нелегкой обязанностью – по крайней мере, в самом начале. Правда, следует отметить, что в обычные