же как мы, важность советско-американских отношений. Мы были убеждены, что он принял свой пост из политических соображений, не вполне отдавая себе отчета в важности взятой на себя задачи. Мы подозревали, что он готов приспособить работу и функции нашей дипломатической миссии к нуждам собственной популярности на родине. Наконец самое худшее: у нас создалось впечатление, что президент не знает или не хочет знать о достижениях в нашей дипломатической работе, что для него пост посла – лишь средство вознаградить того, кто помогал ему во время избирательной кампании. В первый же день появления мистера Дэвиса в Москве мы собрались у Хендерсона, чтобы обсудить, следует ли нам всем уйти в отставку. Мы приняли правильное решение не делать этого, чтобы дать шанс новому послу себя проявить. Решено было скрывать наше глубокое разочарование и относиться к Дэвису лояльно, особенно перед лицом русских и других дипломатических миссий. Но последующие события не принесли нам удовлетворения. Президент не мог придумать ничего более оскорбительного для нас, чем подобное назначение.
Людьми, заслужившими доверие Дэвиса, с которыми он считался и перед которыми излагал свои взгляды, были не сотрудники посольства, а аккредитованные здесь американские журналисты. Тому было много примеров. Я помню, как в 1937 году во время одного из трех крупных процессов – Пятакова-Радека-Крестинского – я был переводчиком мистера Дэвиса. В перерывах меня посылали за сандвичами для посла, а он в это время обменивался мнениями с джентльменами из прессы относительно степени вины жертв процесса. Я не помню, чтобы он обсуждал этот вопрос со мной. Судя по его докладам, он в значительной мере верил в обвинения, выдвигаемые против подсудимых.
Дэвиса прежде всего интересовало, чтобы в Америке совете ко-американские отношения выглядели дружественными, что бы ни скрывалось за их фасадом. Для этого требовался другой стиль докладов и донесений, другой анализ советских мотивов и намерений. Этому тогда мешали не только мы, сотрудники посольства, но и восточноевропейский отдел Госдепартамента, известный также как русский отдел. Он существовал с 1924 года, и возглавлял его мистер Келли, уже упоминаемый в связи с моей берлинской службой. Это был настоящий ученый по своей природе. Он основательно изучал Россию и русский язык и собрал лучшую в США библиотеку по советским делам. При этом его отдел, так же как и наш штат, весьма критически оценивал советскую политику и придерживался жесткой линии в отношениях с Кремлем по многим спорным вопросам, не боясь открытых разногласий.
Поэтому для нас не было полной неожиданностью, когда, месяцев через пять после назначения Дэвиса послом, Келли вызвали к заместителю государственного секретаря и объявили, что отныне восточноевропейский отдел ликвидируется, а его функции переходят к западноевропейскому отделу (известному также, как просто европейский отдел). Замечательное собрание книг Келли передали в Библиотеку конгресса, а особые папки с документами