он совершит какую-нибудь бестактность.
Папа Саша с семьей жил в квартире в одном из офицерских домов, и если вечером кому-нибудь нужно было срочно повидаться с ним, то к нему всегда можно было зайти домой. У Ярминского была очень красивая горничная, и один из юнкеров завел привычку вечерами заходить к папе Саше. Однажды юнкеру не повезло: папа Саша застиг его целующимся с горничной. Юнкера тут же арестовали, и на следующий день он предстал перед эскадроном. Папа Саша долго распространялся о безнравственности вообще и безнравственном поведении данного юнкера в частности и, подводя итог выступления, заявил:
– Кроме того, юнкер Юрлов, для кого я держу эту девицу – для вас или для себя?!
Примерно через месяц после того, как я был произведен в гусары, папа Саша принял командование 3-м гусарским полком, и мы, оба гусары, случайно встретились в ресторане. Постороннему человеку вполне могло показаться, что он наблюдает за встречей двух закадычных друзей. Школьные узы были невероятно сильны. К примеру, в театре или на ипподроме какой-нибудь старый генерал мог подойти ко мне, простому юнкеру, и представиться:
– Я такой-то. В таком-то году закончил «славную школу».
Все корнеты носили памятное кольцо, серебряное, в форме лошадиной подковы, с гвардейской звездой в центре на внешней стороне кольца и с надписью «Солдат, корнет и генерал друзья навеки», выгравированной на внутренней стороне. Эта фраза была взята из школьной песни; революция с невероятной легкостью убрала из песни слово «солдат».
Самым главным человеком в жизни юнкеров был офицер, в течение двух лет учебы командовавший классом (в моем классе было восемнадцать юношей). Таким ротным офицером был капитан Зякин, прикрепленный к нашему классу. Он изучал с нами воинский устав и инструкции и занимался физической подготовкой, за исключением фехтования и гимнастики. Но в первую очередь он отвечал за наше воспитание. При всем желании не могу сказать о нем ничего хорошего. Думаю, что он был плохим учителем, и его методы воспитания были чересчур жесткими, а временами даже садистскими. Во всяком случае, теперь мне видится это так.
Он учил нас ездить верхом с помощью длинного хлыста и, оглаживая им воспитанников по спинам, с издевательской вежливостью говорил:
– Прошу прощения, я собирался подхлестнуть лошадь.
После пары ударов хлыстом каждый из нас задумывался, кого же он в действительности хотел подбодрить: лошадь или всадника? Если Зякин был в плохом настроении, то за любую ерунду, например за лошадь, затормозившую перед препятствием, запросто мог посадить под арест, оставить без увольнительной на выходные или поставить на час в полном обмундировании по стойке «смирно». Наказание называлось «под саблей», поскольку юнкер стоял по стойке «смирно» с саблей наголо. Частенько, когда капитан Зякин был недоволен классом в целом, он хватал первого подвернувшегося под руку юнкера, срывал с него фуражку, бросал на землю и топтал ее ногами, затем срывал шинель и тоже топтал ее ногами и, наконец, швырнув юнкера на землю, выкрикивал:
–