понимании доброта предстала бы как неблаговидная попытка замаскировать какой-нибудь непостижимо жестокий замысел.
На веснушчатом, ирландского типа лице полицейского все еще змеилась улыбка, но в ней уже не было прежнего добродушия. От нее веяло холодом налетевшего с океана студеного ветра, предвестника шторма.
– Ты слышала, что я сказал, сука?
Она снова промолчала.
– Ты, наверное, думаешь, что сможешь сбежать от меня в Лос-Анджелес и что я тебя там не найду?
Она и впрямь думала податься в Лос-Анджелес или еще куда южнее, в Сан-Диего, например.
– Давай, давай, беги, – подначил он. – Так даже будет интереснее. Беги, прячься. Но знай, стерва, куда бы ты ни сбежала, я все равно тебя отыщу.
Джанет не сомневалась в этом. Она сумела сбежать от родителей, избавиться от Венса, убив его, но на этот раз на ее пути возник не просто один из множества божков, олицетворяющих собой страх, а сам бог страха, осознать истинную мощь которого было выше ее сил.
Глаза его быстро меняли свой цвет, темнея и из голубых превращаясь в изумрудно-зеленые.
Неожиданный сильный порыв ветра поднял с земли и погнал впереди себя сухие листья и обрывки бумаг.
Глаза полицейского стали жгуче-зелеными, словно подсвеченными изнутри огнем, горевшим в его черепной коробке. Изменились и зрачки, обретя удлиненную и странную, как у кошки, форму.
Рычание собаки сменилось жалобным воем.
В близлежащей лощине ветер неистово трепал кроны эвкалиптов, и грохочущий шелест их листьев напоминал рев разъяренной толпы.
У Джанет возникло ощущение, что тот, кто выдавал себя за полицейского, повелел неистовствовать ветру, чтобы тем самым придать своей угрозе еще более драматический характер, хотя на самом деле такой властью он вряд ли обладал.
– Когда приду за вами на рассвете, вырву ваши сердца и сожру их.
Как и глаза, голос тоже полностью изменился. Стал низким и грозным, словно доносился прямо из преисподней.
Он сделал шаг в их сторону.
Джанет отступила, потянув за собой Дэнни. Сердце ее колотилось так громко, что мучитель, видимо, слышал его удары.
Собака, поджав хвост, тоже попятилась назад, то жалобно воя, то грозно рыча.
– На рассвете, сука. За тобой и твоим курносым ублюдком. Шестнадцать часов. У тебя осталось ровно шестнадцать часов. Ты слышишь, сука? Тик-так… тик-так.
В то же мгновение стих ветер. Наступила гробовая тишина. Не слышно было ни шелеста листьев, ни глухих раскатов грома. Чуть впереди ее лица, справа, прямо в воздухе застыла ощетинившаяся длинными эвкалиптовыми листьями веточка. Она висела совершенно неподвижно, словно поднявший ее на эту высоту ветер сбежал от нее, и тем не менее она никуда не падала, как скорпион в акриловом пресс-папье, однажды купленном Венсом в сувенирной лавке в Аризоне.
Веснушчатое лицо полицейского растягивалось, сжималось и вновь распухало, словно упругий резиновый мяч, в который мощный насос толчками вгонял воздух. Его зеленые кошачьи глаза, казалось,