коснулось ее бледных губ:
– Ты так выспрашиваешь, Витя, словно жениться на Марьянке собрался!
Марьяна вздрогнула, вспомнив, как заводила мать подобные разговоры год назад, – и к чему это привело.
– Нет, – серьезно ответил Виктор, – я уже женился. У меня сын растет!
– Ну и как? Кто она? Как зовут сына? Ты счастлив? Теперь все хорошо? – принялась оживленно выспрашивать Марьяна, стараясь замаскировать шальную, мгновенную надежду: а как, в самом деле, было б здорово, если бы этот богатый, уверенный в себе, веселый и добрый человек и впрямь женился на ней, забрал из этой квартиры, из этой ее жизни, оплетенной черной паутиной неизбывной, смертельной тоски! Нет, она не ощущала к Виктору ни любви, ни влечения, напротив, он был как бы дядька или двоюродный брат, но она не хотела, боялась так и остаться заживо погребенной здесь вместе с матерью – и стыдилась своего страха: ей казалось, что этим страхом она предает родителей.
– Ее Лариса зовут, – начал обстоятельно отвечать Виктор, – а сына – Санька. Он – вылитый я, а Лариса красавица. Ну очень красивая! И такая спокойная, сдержанная!.. Я, конечно, по любви женился, но и по расчету – тоже. Это был перст судьбы. Я ее на конкурсе красоты увидел – и сразу узнал: она! Вот, думаю, Бог меня за все и простил, и награду дает. Теперь все в моей жизни переменится, теперь… – Он махнул рукой. – Чтобы ее с конкурса снять, я такие деньжищи отвалил! Настоящий калым за невесту. И не зря. Чувствовал, что Лариса родит мне хорошего сына, так оно и вышло. Правда, года два у нас детей не было, я уж отчаялся. Но, слава Богу… Ох, мы и намучились! Ее на сохранение положили чуть ли не с двух месяцев, причем клиника была страшно дорогая. Но это тьфу, чепуха. Сейчас я все эти кошмарные месяцы со смехом вспоминаю. У нее токсикоз был ужаснейший, мне ее видеть почти не разрешали: то она под капельницей, то спит… А главврач, он же хозяин клиники, до чего забавный был мужик! – тараторил Виктор. – Деньги из ушей лезли. Да уж, брал он за свои услуги не хило – зато дело знал. Художник, истинный художник! Ох, какой у меня Санька!..
Марьяна слушала Виктора, чуть ли не разинув рот: ей еще не приходилось видеть мужчину, который бы натурально таял от любви к сыну. А Ирина Сергеевна, чудилось, уже утратила интерес к разговору, сидела, отсутствующе глядя на фотографию мужа.
Виктор наконец заметил это. Умолк, вздохнул, тоже поглядел на портрет Михаила Алексеевича, а потом ка-ак брякнет:
– Знаете что, Ирина Сергеевна? По-моему, вам надо в монастырь идти, вот что!
Марьяна ахнула, схватилась за виски, с ужасом уставилась на Виктора, ожидая взрыва негодования матери, слез, но внезапно ощутила некое странное спокойствие, воцарившееся в комнате. Оно напоминало мгновенное облегчение, которое осеняет нас после долгожданного прощения вины… Да и лицо Ирины Сергеевны вдруг сделалось задумчивым, мягким, без прежних трагических теней.
– У-ди-ви-тель-но… – медленно проговорила она, задумчиво глядя на Виктора. –