на полу, на своем расстеленном пальто, и мы сначала ее не узнали, потому что там было темно и потому что она вся была какая-то растрепанная, и даже лицо и руки у нее были грязные. А сама всегда раньше на меня орала: «Руки, руки, немедленно мыть руки!»
Но теперь мы все, конечно, обрадовались, залезли тоже под лестницу и очень удобно устроились на бабушкином пальто, и Тася даже дала мне один сухарик из ее мешочка. Бабушка тоже, конечно, обрадовалась и сразу стала плакать и верещать: оч-ч-ень не нравится ей в этой тюрьме, она в ней совершенно сидеть не может, потому что она в ней никогда не сидела и шпионкой тоже никогда не была, никакой шпионкой не была – ни японской, как Тася, ни греческой, как моя другая бабушка Лиза. И еще, и еще…
Тася стала ее успокаивать и сказала, что выведет ее из тюрьмы.
«Ты не сможешь», – плакала бабушка Ида.
«Смогу!» – «Не сможешь!» – «Вот увидишь – смогу».
И правда, она смогла. Только это получилось потом.
Уже наступил вечер, когда Тася взяла бабушку за руку и быстро пошла с ней к воротам. «Я скоро вернусь», – сказала она папе.
Мы с папой долго смотрели им вслед из открытых дверей и видели, как Тася подошла к солдату, охранявшему ворота, что-то сказала ему и что-то такое дала ему.
А потом они с Идой – высокая прямая Тася впереди и маленькая сгорбленная Ида близко-близко за ее спиной – прошли через ворота и ушли совсем…
А мы с папой и с Куклой с чернильным носом остались в Тюрьме, в темном углу под лестницей, где лежало на полу бабушкино пальто. Без Таси нам было немножко страшно. И папа уговаривал меня не бояться, а я старалась уговорить Куклу.
Но Тася действительно вернулась – то ли ночью, то ли на следующее утро. Утром ей обязательно нужно было быть в Тюрьме, потому что по утрам всех мужчин, таких как мой папа, забирали на работу.
Солдаты стояли у самой двери и на «круг» не заходили. Боялись, наверное, испачкать свои боканчи в той желтой жиже, которая текла по полу.
Стояли у двери, тыкали пальцем во всех мужчин, которые попадались им на глаза, и кричали: «Ту! Ту! Ту!» – «Ты! Ты! Ты!»
И все, в кого они тыкали, должны были выходить во двор и строиться, как пионеры. На папу они не могли тыкнуть, потому что они его не видели. Мой папа все это время, пока они тыкали, лежал в углу под лестницей, накрытый всякими вещами, а мы с Тасей и с Куклой сидели у него на спине.
Когда солдаты уводили всех, на кого они тыкнули, папа вылезал из-под вещей, но из угла не высовывался.
Тася ему не разрешала, потому что те, которые уходили, обратно не возвращались.
«Они остаются на работе, – объясняла мне Тася. – Сиди тихо. Ты же не хочешь, чтобы твой папа остался на работе…»
Я сидела тихо.
Действие второе: «Концерт на Маразлиевской»
…куда ни кинешь глазом, кругом виселицы… наш город представляет собой страшное зрелище: город повешенных…
Румыны в шоке
Оглушительный