25 января 1942 г., воскресенье Гетто на Слободке 103 дня и ночи под страхом смерти
Папа очень и очень сердился, но мы с Тасей все равно пошли гулять в гетто.
Там теперь живут все евреи, и мы там найдем тетю Нору, и бабушку Иду, и маленького Эрика, и мы с ним обязательно слепим из снега Снежную Бабу, и Тася нам поможет. Она обещала.
Жаль только, что Эмилька мне морковку для носа Бабы не дала. Сказала: нет морковки. А я видела, была у нее одна, маленькая. Лежала на подоконнике рядом с картошкой. Так мы и пошли с Тасей лепить Бабу без морковки.
На груди у Таси висит полочка из фанеры, а на ней иконка маленькая и коробочки с фитильками, кружочками такими из картона, которые зажигают под большими иконами. Вот и Эмилька зажигает, когда молится своему Боженьке.
Тася будет как будто бы продавать эти фитильки.
А я буду как будто бы ее дочка.
Тася будет кричать: «Фитилька! Фитильки!»
А я буду молчать. Все время. Даже если кто-нибудь о чем-нибудь меня спросит.
Даже если чужой солдат спросит. Я буду молчать.
На голове у Таси большой серый платок. Меня папа тоже, чтобы не холодно было гулять, закутал в Эмилькин платок.
Тася держит полочку с фитильками и не может вести меня за руку, так что я иду сама и держусь за кончик ее платка.
Слободка, оказывается, немножко далеко, и я уже даже немножко устала. Тася тоже, наверное, немножко устала.
Она все время кричит: «Фитильки! Фитильки!» — но совсем тихо, шепотом. И потому, наверное, эти фитильки у нее никто не покупает.
Но мы уже, кажется, пришли. Прошли под мостом, мимо страшных каких-то серых солдат и пришли на Слободку.
Тася сказала мне правду: здесь на улицах много детей гуляют. Но почему-то никто не играет в снежки и не лепит Снежную Бабу. А некоторые даже сидят или лежат. Прямо так, на снегу, и мамы их не ругают.
Тася уже не кричит: «Фитильки!» Она здоровается со всеми вежливо и спрашивает про Эрика и про Нору. Но никто разговаривать с ней не хочет. Все молчат и только головами взад и вперед мотают: нет и нет. Совсем, как лошадки.
Холодно. А мы все идем и идем по улицам. Заходим в какие-то домики. В какие-то халабуды. Я уже даже плакать начала.
И вдруг в одной халабуде кто-то как запищит: «Тася! Тася Тырмос! Это вы? Боже мой, это вы! Идите, идите же скорее сюда!»
Я обернулась и вижу, ой… В самом темном углу на огромном таком сундуке лежит… Кащей Бессмертный! Настоящий, настоящий Кащей!
Морда черная. Патлы белые. Нос крючком…
Ну, прямо как на картинке в моей старой книжке про Руслана и Людмилу. Ну, вы знаете: «Там царь Кащей над златом чахнет…»
Только тот Кащей, на картинке, около сундука со своим златом чах, а этот прямо на сундуке чахнет. В пальто, да еще одеялом закутан. Страшно…
Тася стала пробираться к нему. А я не хотела, тянула ее за платок.
«Не надо бояться, – сказала мне Тася. – Это мой кол-л-ле-га – адвокат».
Мы подошли, и Тася стала спрашивать Кащея-Адвоката о Норе.
Кащей сказал: «Их здесь