почему вы решили, что я замужем? Из-за кольца?
– Кольца? Честно говоря, я не заметил вашего кольца. Просто у вас лицо несвободной женщины.
– Почему – несвободной?
– Мне так показалось.
– Володя, вы хотите выяснить мое семейное положение или нарисовать меня? Да, я замужем. Этого вам достаточно?
– Достаточно. Но должен вас предупредить: портрет может выдать вашему мужу что-нибудь такое, что ему знать совсем даже не следует.
– У меня нет тайн от мужа.
– Не сейчас – так потом, когда тайны появятся.
– По-моему, вы преувеличиваете ваши способности.
– Я честно вас предупреждаю. Может быть, не будем рисковать?
– Нет у меня никаких тайн. И не будет. Рисуйте! – Щеки Лидии Николаевны вспыхнули, а тщательно выщипанные брови гневно надломились.
– Замечательно! Ах, какие у вас теперь глаза!
– Какие?
– Цвета предгрозовой сирени.
– Все вы это выдумываете!
– Стоп! Постарайтесь не шевелиться!
Взяв карандаш в ладонь, Володя сжал его большим и указательным пальцами, потом сделал быстрое круговое движение, точно наложил надрез на бумагу, и начал рисовать, изредка вглядываясь в сидящую перед ним женщину. При этом он чуть заметно улыбался, словно всякий раз находил в ее лице подтверждение тому, что знал про нее заранее.
«Зольникова, ты идиотка! За каким чертом надо было тащиться в этот переход? Сказала бы Эдику: «Хочу портрет!» Весь бы Союз художников выстроился в очередь. Нет, все у тебя не по-людски! А зачем ты стала оправдываться перед этим рублевым гением? «Нет у меня никаких тайн и не будет!» Ты бы ему еще про свои эрогенные зоны рассказала! Встань и уматывай! Мол, передумала…»
«Ни в коем случае! Надо уважать чужой труд. Володя – человек явно талантливый и необычный. Очень даже интересно, что у него получится. А вот про то, что у тебя нет тайн, говорить действительно не следовало. Ты же умная девочка, а ведешь себя иногда будто из пятнадцатой школы. Во-первых, его твои тайны не касаются, а во-вторых, женщина без тайны – это как… это…»
«Как любовь без минета!»
«Господи, как не стыдно!»
– Замолчите обе! – тихо и зло приказала Лидия Николаевна.
– Что вы сказали? – Володя оторвался от листа.
– Нет, я так… сама себе… – смутилась молодая женщина.
– Ясно. «Тихо сам с собою я веду беседу…» – улыбнулся Володя и снова углубился в работу.
Эту странность Лида Зольникова помнила в себе с детства. В ней как бы обитали, оценивая все происходящее, две женщины. Очень разные. Первая была самой настоящей Оторвой, и в разные периоды жизни она говорила разными голосами. В детстве – голосом Люськи Кандалиной, страшной хулиганки, вечно подбивавшей одноклассниц, в том числе и скромную Лидочку, на разные шалости. Брусок мела, пропитанный подсолнечным маслом и подложенный завучу, или мышь, запущенная в выдвижной ящик учительского стола, были ее самыми невинными проделками. После восьмого класса, к всеобщему облегчению, Люська поступила в швейное училище и исчезла из Лидиной жизни. И тогда неугомонная