ось все пятнадцать лет назад. Господи, какая свобода была тогда и счастье! Но я не знал об этом и не мог оценить своего покоя. Был разгар лета. Сдав сессию и благополучно получив перевод на четвертый курс политеха, я уехал в Троицк к родителям. Три дня и три ночи я отъедался, отсыпался и наслаждался родительской лаской. Я соскучился по родителям, и даже ком подкатывался к горлу, когда слышал по утрам, как они хлопочут на кухне, стараясь не шуметь: отец собирается за моими любимыми черными пряниками и ряженкой, а мама жарит котлеты и картошку с корочкой – «как любит Игорек». Я был единственным ребенком в семье, да еще и поздним. Мама, перенеся в молодости какую-то операцию, долго не могла забеременеть. Помню, как лет в четырнадцать, мне вдруг пришла в голову мысль, что меня взяли из детдома. Я долго вынашивал в себе придуманное, придираясь к каждому замечанию родителей, накручивая себя: вот если бы я был у них родным сыном, они бы не пилили меня из-за учебы, давали бы больше карманных денег, покупали бы дорогие вещи. Я доводил мать грубостью до слез. Отец утешал ее, ссылаясь на переходный возраст, говорил, что это пройдет. Это и вправду прошло, когда я, перебирая семейные фотографии у тетки – маминой сестры, наткнулся на снимок, где мама стоит под деревом, а огромный живот недвусмысленно выпирает из-под платья, но и тут подползла гадливая мысль: а вдруг она специально подсунула подушку и сфотографировалась? Кончилось все неожиданно. Я был в том возрасте, когда все, что касается женщин, пробуждает в подростках особый интерес. Случайно мне в руки попал номер журнала «Здоровье», где в большой статье говорилось о том, как важно вскармливать младенцев материнским молоком, и где ясно было сказано, что молоко в женской груди может появиться только после родов. И тут в памяти всплыла еще одна фотография из теткиного альбома, на которой трехмесячный бутуз с неподдельным аппетитом присосался к маминой груди. Причем, в бутузе явственно угадывались мои черты. До сих пор мне стыдно за те свои детские нелепые подозрения, но как я измучил тогда себя и своих родителей!
Прошли три дня, наполненные родительской нежностью, лаской, плюшками, а на четвертый мне захотелось навестить своего бывшего одноклассника. Дверь открыла очаровательная девушка. Я с трудом признал в ней Светку – младшую сестру Андрея, от которой мы все школьные годы всячески старались отделаться, а она грозилась наябедничать матери про наши проделки, если мы не возьмем ее с собой. Теперь передо мной стояла тоненькая девушка в коротеньком домашнем халатике с пышной копной светлых, чуть рыжеватых волос (это вместо двух-то тощих косиц!) и зелеными глазищами весело смотрела на меня. Я, растерявшись, застыл на пороге. Она рассмеялась, сказала, что Андрей вышел, но скоро вернется, и пригласила пройти и подождать его. Через минуту я уже сидел за кухонным столом, автоматически отпивая чай, печенье сиротливо лежало в сухарнице нетронутым. Светка реяла по кухне, готовя обед: «А то мама останется голодной, у нее всего двадцать минут, чтобы покушать и снова бежать на работу», – тараторила Светка и чистила картошку. Нет, не Светка, – Света, Светланка, Светочка, Вета, – наконец, определился я. Она то наклонялась, то поворачивалась к мойке; волосы она заколола, чтобы не мешали, и тонкую нежную шейку щекотали завитки. Вета что-то рассказывала, сияя огромными зелеными глазами, а я почти не слышал слов, а только впитывал в себя музыку ее голоса, вдыхал запах, чувствуя легкое опьянение. Но все чудесное быстро заканчивается: пришел Андрей и увел меня в комнату. Я разговаривал с другом, а сам невольно прислушивался к кухонной суете. Только тогда, когда пришла на обед Екатерина Александровна, я распрощался и вышел. По дороге домой образ Веты стоял перед глазами: ее взгляд, ее голос, ее улыбка…
Два дня я искал предлог, чтобы сходить к Атуевым. То что было таким естественным прежде (что может быть проще, чем забежать к другу на минутку!), оказалось невыполнимым теперь. Не придумав ничего лучше, чем попросить у Андрея справочник автомобилиста, якобы для отца, я отправился к знакомому дому. Дверь открыла Вета, и так приветливо пригласила меня пройти, что вся моя неловкость мигом испарилась. Она усадила меня пить чай, села рядом и стала рассказывать о своих планах на десятый класс, о курсах английского языка, о факультативах, потом переключилась на забавные сюжеты об одноклассниках и, весело смеясь, болтала всякую чепуху.
– Помнишь, Игорь, Рудика, которому вы с Андреем из-за меня надрали уши? Теперь он сам готов дать по шее кому угодно, если меня обидят.
– А тебе-то он нравится?
Она махнула рукой:
– Он для меня – пустое место. Просто, если мы не будем сидеть за одной партой, ему не у кого будет списывать английский. Зато он здорово решает задачки по физике – взаимовыгодное сотрудничество! – засмеялась она.
Мы допивали по второй кружке чая, засиживаться беспричинно дольше было неудобно, и я попросил справочник. Вета засуетилась, и мы отправились искать книгу в комнату Андрея. Вдоль стены стоял стеллаж, на котором в два ряда теснились книги. Просмотрев первый ряд и ничего не обнаружив, мы с Ветой принялись освобождать внутренний. Мне не хотелось утруждать ее, но было такое блаженство принимать из ее рук книги, иногда касаясь, словно невзначай, тонких пальчиков, что было выше моих сил прекратить поиски. Комната была уже в невообразимом