чиновных ступеней. Отлично! Но я никогда не слышал, чтобы секретари писали ученые рефераты. Вы слышали когда-нибудь, Антон Петрович? А вы, Владимир Сергеич, слышали? Это значит быть ученым за своего патрона! Понимаете, я буду рыться по источникам, а он с великой серьезностью прочитает о том, как "в старину живали деды веселей своих внучат", и ему будут аплодировать!.. Нет, я завтра же объявлю ему, что желаю точно придерживаться своих титулов: секретарь и домоправитель, и только. И никаких рефератов!.. Ну-с, господа, я готов и к вашим услугам!..
Он был чрезвычайно оживлен и подвижен, а черный сюртук, который был хорошо сшит и отлично сидел на нем, придавал ему некоторую торжественность. После того как за десять минут перед этим я видел его брюзгой – в широком костюме, в накрахмаленной сорочке, в мягких туфлях, он производил теперь приятное впечатление человека, после долгих колебаний на что-то решившегося. Это сознание радовало и воодушевляло и его самого, придавало здоровый румянец его щекам и блеск его глазам.
Он взял в руки шляпу; мы поднялись с своих мест.
– Знаете, я просто любуюсь вами, Николай Алексеевич! – сказал ему Куницын. – Вы совсем другой человек!
– Да ведь это и есть моя природа!.. Таков я всегда был во время оно. Едемте, господа, едемте!..
Мы все трое направились к дверям. Но едва мы сделали по три шага, как раздался пронзительный звон. Кто-то требовал Николая Алексеевича к телефону.
– Черт возьми! что им надо от меня? – раздраженно воскликнул Погонкин и подбежал к телефону. – Кто звонит? – сердито крикнул он и приложил трубочку к уху. Ему что-то ответили.
– Да, это я. А вы… вы… Ах, это вы, ваше превосходительство?! Мое почтение!..
Тон его мгновенно переменился и сделался мягким и почтительным. Он приветливо улыбнулся, раза два кивнул головой, как бы кланяясь невидимому его превосходительству, и даже шаркнул ножкой. Антон Петрович подмигнул мне в его сторону: наблюдай, мол!
Николай Алексеевич опять послушал в трубочку.
– Да, да, я уже приступил к работе, ваше превосходительство, я изучаю источники!
Опять внимательное молчание.
– Завтра в семь часов вечера?
Молчание.
– Боюсь, что не успею, ваше превосходительство!
Продолжительное молчание, прерываемое отрывистыми и невнятными: "да, да!", "очень хорошо!", "разумеется!".
– Если вы настаиваете, то я, конечно, приложу все старания, буду работать всю ночь и на службу не поеду!.. Спокойной ночи, ваше превосходительство! – За этим последовал поклон и короткий звонок.
– Ну-с, вы кончили, Николай Алексеевич? Так едем! – оказал Куницын.
Николай Алексеевич молча два раза прошелся по комнате, потом остановился.
– Нет, господа, извините! Я не могу ехать. Я сейчас должен засесть за реферат. Он завтра хочет выслушать его и сделать свои замечания.
Все его оживление, вся энергия, выражавшаяся в его глазах, исчезли бесследно. Лицо сделалось желтым и дряблым. Не стало живого, умного, симпатичного человека; опять перед