Красота. Максим Горький

/p>

      Всегда нервозный, всегда готовый оскорбительно острить над жизнью и людьми, поэт безнадёжности и суровый гонитель всяких грёз и мечтаний, которые он называл «телячьими сантиментами», он улыбался так мирно и радостно, так задумчиво и счастливо, что я предположил – наверное случился какой-нибудь переворот в жизни моего приятеля, – переворот, который облегчит его всячески стеснённую и трудную жизнь.

      – Что случилось? – спросил я, сильно заинтересованный.

      Он скользнул глазами по моему лицу, молча крепко тиснул мне руку, подойдя к дивану, лёг на него, закинув руки за голову, и глубоко вздохнул. Всё это было по меньшей мере странно и совершенно не походило на моего товарища. Он не был взволнован, скорее, он находился в том состоянии, которое зовут созерцанием и в котором так много чего-то очень близкого к полной утрате чувства бытия. Он лежал и, полузакрыв свои чёрные глаза, – обыкновенно холодные и недоверчиво прищуренные, а теперь мягкие и добрые, – как бы вспоминал что-то.

      Моё любопытство всё более раздражалось его поведением.

      – Ты откуда?

      – Гулял… – однозвучно ответил он.

      – С кем?

      – Один…

      – В горах?

      – По городу…

      Это решительно ничего не объясняло мне.

      – Почему это ты такой… елейный?

      Он строго и серьёзно взглянул на меня, должно быть, задетый моим насмешливым тоном, – взглянул и, отвернувшись к стене, просительно сказал:

      – Оставь меня…

      Я видел уже, что ничего не добьюсь от него теперь, и не расспрашивал его более.

      Пролежав полчаса, он встал, всё такой же радостно тихий и задумчивый, и, подойдя ко мне, спросил:

      – Ты завтра вечером – дома?

      – Да.

      – Пойдёшь со мной гулять?..

      Я кивнул головой в знак согласия, ожидая, что вот сейчас он расскажет мне причины его необычайного настроения. Но он взял свою шляпу, небрежно кинул её на голову, в шапке чёрных волос, уже сильно оттенявших серебро седины, и ушёл таким же загадочным, каким и явился, оставив меня в недоумении и несколько раздражённым странностью его поведения. Оставшись один, я долго старался догадаться, получил ли мой приятель повышение по службе или наследство? Или же, наконец, он нашёл человека, согласившегося издать его книгу «О степени влияния среды и условий на интеллект человека» – труд пяти лет, злой крик человека, который, чувствуя себя разбитым жизнью, проповедовал безусловное подчинение её суровым законам?

      Я остановился на последнем и успокоился на этой догадке. И когда, на другой день, мой хохол пришёл ко мне, я уверенно спросил его:

      – Ну что, издаёшь, наконец, свою книгу?

      – Книгу? А я решил уже сжечь её для пользы человечества. Что ты это вспомнил о ней?

      – Ищу ключа к твоему настроению…