На тот момент он оставался нашим наиболее вероятным подозреваемым.
М-р Лоджудис: Вы до сих пор так полагаете?
Свидетель: Вне всякого сомнения. Мы должны были разрабатывать Патца дальше.
М-р Лоджудис: Почему?
Свидетель: Потому что на него указывали улики.
М-р Лоджудис: Не все улики.
Свидетель: Не все? Все улики никогда не указывают в одном направлении, во всяком случае в таких сложных делах, как это. В том-то и проблема. Вы не располагаете всей информацией, данных недостаточно. Нет ни четкой закономерности, ни однозначного ответа. Поэтому детективы делают в точности то же самое, что и все обычные люди: строят в уме какой-то рассказ, какую-то версию, а затем начинают искать данные, улики, которые свидетельствовали бы в ее пользу. Сначала они выбирают подозреваемого, затем собирают улики, подтверждающие его виновность. И перестают замечать улики, которые указывают на других подозреваемых.
М-р Лоджудис: Как Леонард Патц.
Свидетель: Как Леонард Патц.
М-р Лоджудис: Вы намекаете на то, что именно это и произошло в данном случае?
Свидетель: Я намекаю на то, что да, определенно были допущены ошибки.
М-р Лоджудис: И как же детектив должен вести себя в такой ситуации?
Свидетель: Он не должен с ходу зацикливаться на одном подозреваемом. Потому что, если его догадка окажется неверной, он не заметит улик, указывающих на правильный ответ. Он не станет обращать внимание даже на очевидные вещи.
М-р Лоджудис: Но детектив обязан строить версии. Ему нужно сосредотачивать усилия на подозреваемых, и, как правило, еще до того, как располагает на них явными уликами. Что еще ему остается делать?
Свидетель: Это дилемма. Ты начинаешь всегда с догадки. И иногда твоя догадка оказывается неверной.
М-р Лоджудис: А в этом деле тоже чьи-то догадки оказались неверны?
Свидетель: Мы не знали. Мы просто не знали.
М-р Лоджудис: Ладно, продолжайте свой рассказ. Почему детективы не смогли вернуться к допросу Патца?
В разыскное бюро вошел пожилой мужчина с потрепанным адвокатским портфелем. Его звали Джонатан Клейн. Он был невысокий, худощавый, чуть сутуловатый, с длинными и ослепительно-белыми волосами. Он зачесывал их назад, на затылок, откуда они ниспадали на воротник пиджака. На нем был серый костюм с черной водолазкой. Завершала образ седая эспаньолка.
– Энди, привет, – негромко произнес он.
– Джонатан.
Мы с искренней теплотой пожали друг другу руки. Я всегда любил и уважал Джонатана Клейна. Интеллигентный и какой-то неуловимо богемный, он был совершенно не похож на меня. (Я-то незатейлив, как хлебный тост.) Но он никогда никого не поучал и не врал, чем очень отличался от своих собратьев по адвокатуре, которых особенно не заботила правда, к тому же был человеком по-настоящему умным и знал закон. Джонатан был – по-другому и не скажешь – мудрым. Кроме того, должен признаться, меня по-детски тянуло к мужчинам из поколения моего отца, как будто я все еще питал слабую надежду избавиться от печати сиротства, пусть даже