на друга внимательные взгляды. У одной девочки от слез потекла тушь. Мой собственный сын Джейкоб, тощий и долговязый, сидел в невысоком кресле, на отшибе от остальных, уткнувшись в экран мобильника. Чужие разговоры его явно не интересовали.
Убитые горем родные устроились в соседней гостиной: пожилые дамы и малолетние кузены.
И наконец, в кухне собрались родители детей, которые когда-либо ходили в школу вместе с Беном Рифкином. Это был наш круг. Мы знали друг друга с того самого дня, когда наши дети восемь лет назад пошли в детский сад. Мы тысячи раз сталкивались друг с другом, отвозя детей на занятия по утрам и забирая после уроков днем, мы сидели рядом на бесчисленных футбольных матчах, благотворительных школьных мероприятиях и одной достопамятной постановке «Двенадцати разгневанных мужчин». И тем не менее, если не считать нескольких устоявшихся связей, знали друг друга не так уж и хорошо. Нас объединяли товарищеские узы, да, но не подлинная дружба. В большинстве своем наши отношения не пережили бы выпуска детей из школы. Но в те первые несколько дней после убийства Бена Рифкина мы испытывали иллюзию близости. Как будто все внезапно раскрылись друг перед другом.
В огромной кухне Рифкинов – плита «Вульф», холодильник «Саб-Зиро», гранитные столешницы, белые шкафчики в английском стиле, – сбившись в группки по три-четыре человека, родители делились друг с другом интимными подробностями про бессонницу, печаль, ощущение ужаса, от которого невозможно было избавиться. В их разговорах снова и снова звучала тема школы «Колумбайн», 11 сентября и того, как гибель Бена заставила их цепляться за своих детей, пока это еще было возможно. Градус зашкаливающих эмоций того вечера усиливал теплый свет ламп в виде оранжевых шаров, свисавших с потолка. В этом рыжем зареве родители безудержно предавались роскоши взаимного обмена секретами.
Когда я вошел в помещение, одна из мам, Тоби Ланцман, стоя у кухонного островка, выкладывала на блюдо закуски. Через плечо у нее было переброшено полотенце. На предплечьях, когда она работала, выступали сухожилия. Тоби была лучшей подругой моей жены Лори, одно из немногих долгосрочных знакомств, которые мы здесь завязали. Она увидела, что я ищу взглядом жену, и указала в противоположный конец кухни.
– Она там оказывает мамашкам экстренную психологическую помощь, – произнесла Тоби.
– Я так и понял.
– Ну, нам всем сейчас не помешала бы небольшая психологическая помощь.
Хмыкнув, я бросил на нее озадаченный взгляд и двинулся прочь. Тоби была ходячей провокацией. Единственный доступный мне способ противостоять ей – стратегическое отступление.
Лори стояла в окружении небольшой группы мамаш. Волосы, густые и непокорные, она скрутила в небрежный узел на затылке и заколола массивной черепаховой заколкой. Она сочувственно поглаживала одну из приятельниц по руке. Та неприкрыто льнула к Лори, ни дать ни взять кошка, когда ее гладят.
Когда я подошел к жене,