Народ, видите, разный. Полк был сформирован из уроженцев Ивановской области, но в процессе боев он пополнялся различными людьми. У меня во взводе были грузин, еврей, цыган, татарин, украинцев побольше было, остальные русские. Но никакой разницы между ними, естественно, не было, все равны. Ни о каких конфликтах на национальной почве не может быть и речи.
Когда стали освобождать западные районы, то в соседних батареях были солдаты, у которых семьи под оккупацией. Тогда было принято по радио объявлять: солдат такой-то ищет своих родственников, живущих там-то и там-то, просит отозваться. Однажды я получаю письмо довольно интересное: «Синеглазому». Никаких… глазовых больше в полку не было – принесли мне [смеется. – А. Б.]. Пишет одна грузинка из Средней Азии, что она такая-то, слышала по радио номер вашей полевой почты, вы разыскиваете, я хотела бы дружить с синеглазым. Я, конечно, не стал писать, отдал солдатам. Что получилось у них, не знаю. Однажды мы писали, когда тоже стояли в обороне. Редко это было, кинокартину смотрели в шапито, тогда такие были залы. Не помню сейчас, то ли «Небесный тихоход», то ли еще что-то, в общем, там играли Жаров и Целиковская. Приходит парторг: «Давай напишем письмо Целиковской». «Давай напишем» [смеется. – А. Б.]. Он написал, мы оба с ним подписались, что вот мы такие-сякие, гвардейцы, громим врага, посмотрели картину, очень воодушевлены, и в дальнейшем будем беспощадно уничтожать фашистов. Ответила не она, а Жаров: Людмила сейчас находится в командировке, Вам пишет Жаров.
А госпиталь есть госпиталь, лечение я закончил в Свердловске. В ленинградском госпитале я был неходячий. Лежал на боку сколько-то, не вставал. Перед тем как немножко оклемался, стал до туалета на костылях ходить, тогда перевели в Свердловск. Ранена в основном правый бок, нога, 5 главных осколков. Местность в Выборге каменистая – были каменистые осколки по телу. Гипс накладывали, его снял уже в Свердловске. Там без гипса месяца два был, лежал в здании, в котором еще после этого был в Свердловске. Там размещалась какая-то часть штаба Уральского округа. С товарищем шли, я говорю: «Ты меня сфотографируй. Здание я хорошо вижу, я в нем в госпитале лежал». Он только нацелился фотографировать, ему раз, закрывают [объектив – А. Б.]. Из здания выходит подполковник: «Кто такие? Пошли». Доказали, кто мы такие.
Свердловск мне еще запомнился тем, что когда в майские дни 61 года Пауэрса сбили, я видел разрыв одной ракеты. А второй-то я не видел. Я в партшколе учился, утром пришел, а там каких только разговоров не существовало. Потом Хрущев обнародовал, что такое событие было.
Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке – страх, возбуждение?
Как сказать? Вот страх. Под Добрым мы с командиром соседнего взвода периодически дежурили в блиндажах вместе с пехотой, наблюдательный пункт там был. Туда идешь, туды-сюды, что, будет обстрел, не будет. Обратно идешь – вроде пронесло. Там же я попал в неприятную историю. В пехотном блиндаже через амбразуру мне захотелось посмотреть передний край немцев в стереотрубу. Амбразура была малюсенькая, мало увидишь. Я вышел, рядом смотрю, пень стоит. Думаю, дайка в этот пень я стереотрубу ввинчу. Ввинтил, стал наблюдать,