дружились, влюблялись, пока не родились у нее, чтобы уж никуда ей от них – от меня – не деться. Всю жизнь маме попадались женщины по имени Татьяна – коллеги и чужие мамы, начальницы. От одной маму рвало на нервной почве, другая задабривала маму подарками в голодное время, чтобы было с кем позастольничать втихую от мужа-араба. Татьяной представилась наша соседка по этажу, которая заглядывала по праздникам, неизменно заказывая маме купить к застолью пельменей, и, по слухам, заболела раньше мамы, а после ее ухода звонила и, как мне тогда казалось, ревниво спрашивала о причине смерти, и соседка по палате при последней госпитализации – мама потом несколько раз звонила ей, пока не поняла, что ничего утешительного ни одна из них другой не в состоянии сообщить. Попадались, пока не выпало ей уйти в их светлые именины, навсегда связав домашний наш анекдот про Таточек с верой в Провидение, забравшее ее в Татьянин день.
В сказке год прошел, как сон пустой, а у меня – слишком даже насыщенный. В декабре я, покрутившись на ярмарке нонфикшн вокруг канапе и писателей, прикупив пяток книг с машинками и бумажный конструктор большой стройки, выхожу из ЦДХ с чувством, что мир перестал быть прозрачным. Небо поплотнело, отсвечивает городским электрическим светом. В голове приятно булькают мысли про готовку, обновку, тусовку. И все, что меня тревожит, – здесь, в моих руках, и ненадолго: вот сумки дотащить и у мужа выпросить еще немного на книги про транспорт, мальчик ведь у нас, любит.
Окончательно я понимаю, что, кажется, выздоровела, когда пару дней подряд парюсь из-за того, что меня в комменте назвал слишком умной популярный психолог. Меня проняло этим – серьезно? Меня опять беспокоит, что обо мне случайно сказал посторонний блогер? Бинго, вау, джекпот! Так вот ты какой, ясный ум неотчаявшегося человека.
Утешение – это как ловить черную моль и увидеть наконец, что она, вылетев на веранду, затерялась розовой бабочкой в кругу летних своих подруг. Привиделось мне и такое в начале этого года терапии сном, и мне было дорого во сне, что эту черную бабочку мы ловили, да не поймали вместе с мужем.
Но когда я пытаюсь рассказать ему глубоко потрясший меня – словно разодравший завесу между «там» и «здесь», повернувший реку времени вспять – сон про маму с соломенной ногой, он даже не пытается слушать: мало ли, говорит, что, рассказать тебе сон сумасшедшего – небось и не такое в нем бывает.
Рассказывать сны – дело неблагодарное, да. На двоих только реальность и счастье. А сон, как горе, не делится.
Как-то раз я слышу с умилением, что муж говорит во сне. Он подбадривает кого-то: давай, дальше, – и поскольку я сама только очнулась от сна про ребенка, то не сомневаюсь: ему снится Самс и он поддерживает его в игре. Не сразу до меня доходит моя логическая ошибка: Самс снился мне, а говорил муж, и значит, обращался он вовсе не к тому, кого видела я.
Сон – событие, но внутренней вселенной. Сон – переход, но незримый. Сон – сказка, но в ней только мне понятный намек.
На исходе года терапии