Андреевич, я не…
– Держи, сегодня можно.
Делать было нечего. Он сделал большой глоток, поморщился и снова припал к стакану. Я сжимал виски в руке, делая вид, что не просто подношу к губам, а тоже пью.
– Прекрасно, – начал он привычным мне довольным голосом.
Он порозовел и, кажется, собрался с мыслями.
– Ты хотя бы понимаешь, что нам предстоит сделать? Мой бедный Клавдий, как бы ты все это назвал? – его глаза бегали.
– Борис Андреевич, это, конечно, очень масштабная работа, – начал я, не совсем понимая, что именно он имеет в виду и что хочет услышать.
– Нет-нет, это все не то. Дело не в масштабе. И даже не в гонораре, хотя, конечно, это тоже важно. Но только представь вот такую картину. – Он показывал руками, как показывают что-то большое. – Представь, что сейчас тридцать там какой-то год от Рождества Христова. Самый расцвет Римской империи, ее влияние на весь мир сложно переоценить. И ты, Клавдий, представитель Рима, наделен исключительными, почти божественными полномочиями. Ты прокуратор Иудеи, и твое слово на этой забытой Богом земле все равно что слово самого Бога.
– Вы шутите, – сказал я невольно на выдохе.
– Нет, представь. Серьезно. – Он возложил мне на плечо руку. – Ты наместник римского императора и можешь все. Все! Так тебе кажется. И вот к тебе приводят несчастного мученика по имени Иисус. Он выглядит беспомощно и больше всего напоминает умалишенного. А вот теперь самое главное. – Он допил виски и решительно, со стуком поставил стакан на стол. – Тебе вдруг становится достоверно известно, что этот несчастный сильнее не только тебя и всей твоей армии, но и всех армий во всем мире сейчас и всегда потом. И когда он умрет, он станет только еще сильнее и могущественнее. Он покорит Рим, уничтожит все, что для тебя ценно, и то государство, которое делает тебя Богом, будет разрушено во имя Его. Что бы ты сейчас ни сделал, он победит, а ты проиграешь. Тем не менее в данную секунду так уж случилось, что он в кандалах перед тобой и ты можешь сделать с ним все что угодно. Что же ты будешь делать?
– Борис Андреевич, я… я…
– Не ты, голубчик. Это я теперь прокуратор Рима, – сказал он, повышая голос. – Это мне предстоит теперь совершить страшный выбор. Точнее, я уже совершил его, и знаешь что?
– Что?
– Я ни секунды не сомневался. И я не лукавил, когда говорил, что сделаю все возможное, все, что только способна сделать моя профессия. И знаешь почему?
– Почему?
– Потому что моя профессия только тогда олицетворяет силу и власть, когда она сталкивается с самым невозможным, самым невероятным, самым сложным вызовом. И принять вызов для меня куда важнее всего остального, всех мук совести и этических страданий. Это пустое. Так что, Клавдий, готовься к командировке. Мы едем спасать наше государство, спасать весь мир, и, да что уж там, мы едем спасать нашу профессию.
Борис Андреевич еще довольно долго фонтанировал историческими справками и сравнениями, не прекращая подливать