Алексей Берестов
Бой шел уже третий час, но уже давно закончились пушечные разговоры с обоих сторон, а батальоны русских неторопливо но непрерывно отходили под ружейным огнем. Все орудия были потеряны, Красный остался далеко позади, дивизия генерала Ледрю упорно наседала на ощетинившиеся штыками, как огромные ежи, нестройные каре Неверовского. Повсюду носились свои казаки, но их сумбурные действия не вносили никаких новых нот в симфонию боя, зато французские полки подходили и откатывались назад, сменяя друг друга подобно волнам на озере в солнечный, но ветреный день. Русские держались, каре стояли и не рассыпались, хотя людей теряли десятками, оставляя на дороге свалившихся убитых и отводя назад пораненных, разорванных пулями и картечью. Дмитрий Неверовский и Алексей Берестов находились рядом, в середине первого каре, наблюдая очередную атаку. Они молчали, делая свою работу, лишь генерал время от времени подбадривал своих воинов. «Ребята!», – говорил он, – «Вы все знаете, как держать каре, я здесь с вами, держитесь и ничего не бойтесь». Берестов с одобрительным восхищением смотрел как на него, так и на действия его солдат: спокойно, не суетясь, задние ряды заряжали и передавали ружья вперед, каждый новый залп, казалось, останавливал атаку неприятеля, но совсем ненадолго. Французы упрямо шли вперед, останавливались, смыкали ряды и шли снова, подобно движению гвоздя под ударами молота, вклинивались в русские позиции. Уже несколько раз гренадеры сходились врукопашную, штыки лязгали, поднимались и опускались, обагренные лучами солнца и следами свежей крови.
Делать Берестову пока было нечего: вроде все шло так как надо, глас он более не слышал, и это сейчас занимало его даже сильнее чем кипящее вокруг сражение. Он все уже рассчитал и знал, что нужно всего полдня, чтобы две разрозненные русские армии вернулись в Смоленск и соединились, не дав Бонапарту разбить себя поодиночке. Пока все складывалось так, будто упорное сопротивление и медленный ход Неверовского под огнем давали это время. Давали кому: ему, Берестову, лично, или же Багратиону с Барклаем как командующим армиями, или Отечеству вообще – это уже было не так важно. Главное, что каре 27-й дивизии пока колебались но держались, хотя отбитых атак сегодня было уже … сколько? семь? девять? четырнадцать?
Вот же странно, подумал он. Что было только что – он еле-еле помнит, а что семь лет назад – до сих пор стоит перед глазами, как вечная, затянувшая их пелена. Он каждый раз, как будто вновь, приходит в себя на этом затянутом удушливой пороховой дымкой склоне, среди мертвых, умирающих, стонущих, покрытых кровью и грязью тел. Вот высоченный гренадер, одной рукой охватив ружье, другою тянется к нему, неподвижно, и в застывших открытых глазах даже нет страданья, только легкое удивление: ну как же так? Живот гренадера разворочен картечью, он лежит напротив, но кажется, будто он ползет вперед в стремительную последнюю атаку. Сам Берестов тоже тянется к нему – его ноги придавлены крупом, а белоснежный мундир почти