отрицательная… – его не слушают. На минуту в лаборатории воцаряется тишина, лишь из распахнутого настежь окна вездесущий уличный гомон, да слышно как причмокивает Андрей, пытаясь уследить за преображением подопытного объекта. А через минуту тишины, микроскоп стал не нужен, объект видно невооруженным глазом. Особь вылезла из колбы, выросла до размера мелкого членистоногого, темного и полупрозрачного, с черными точками глаз.
–Ой! – восклицает Белла – Он смотрит, да как разумно!
Первым из ступора выходит Андрей, развернувшись к жене, он почти кричит:
–Белла! Кофе! Копировать съемку на флешкарту, мы идем сдаваться! А пока, кофе!
Белла бледнеет, молча и понуро следует к столу, набирает в чайник воды, ставит, давит на кнопку, затем глядит на мужа, а в глазах такой ужас, будто и не муж перед ней, и не коллеги его, а привидение и два вампира.
–Что? – голос Хворостинского как металл.
Белла опускает глаза, скользит взором по полу, и шепчет:
–Кто-нибудь включил камеру? – затем смелеет – Я-то была дома, а кто-нибудь из вас, таких великих и ужасных, додумался? – взгляд ее мечется и устремляется к лампочке камеры, что чернеет, не думая загораться без помощи людей. Троица смотрит туда же.
Килька снова роняет очки, на этот раз видимо нарочно, хватает в кулаки волосы и стонет. Хворостинский мрачнеет, а Марк, молча и с тупым равнодушием, подходит к кубу и констатирует:
–Коллеги… особь-то скончалась…
Коллеги следуют за ним. И правда, высохшее паучье тельце, с отвалившейся лапкой, блекло смотрит на микроскоп. Что-то хрустит в звенящей тишине, это Килька наступает на валяющиеся на полу очки. Мыском шлепанца он отшвыривает их в сторону:
–Все пропало… еще и видео нет…
Друзья сумрачно и жалко глядят на останки подопытного. Хворостинский вздыхает, и срывающимся голосом предлагает:
–Пойдем, напьемся? Потом подумаем что делать, потом… – разворачивает собратьев по несчастью за плечи и будто пытаясь заглушить щемящее разочарование, привычно хохмит – Пойдем, не будем долго горевать по усопшему, пусть покоится с миром…
Шаркая, и на ходу снимая халаты, они бредут к двери. Возле куба, в одиночестве, остается лишь Белла, – ее проигнорировали, не позвали, ведь она не часть их команды, она чужая. Злые слезы стоят в ее глазах, и осознание проваленного эксперимента только раззадоривает ее поплакать.
Всегда, так было, и видимо будет – он делит горе не с ней. Ни разу, муж не сказал ей о любви, а лишь о потребности. Она привыкла ассоциировать фразу, – «Что бы я без тебя делал?» – с фразой, – «Я не могу жить без тебя!» – а, – «Почему тебя не было так долго?» – с, – «Я скучал!» То, что в ее отсутствие он названивает каждую минуту, она понимает, теша себя, как необходимость услышать ее голос, а то, что дергает по пустякам, как крайнюю зависимость от ее мнения. Вот, только, никогда в их семье не говорят о любви или страсти, и о детях тоже не говорят. Поначалу, было рановато, затем, не время, а последний год, и вовсе, на уме только эксперимент, да и как это можно представить,