и обитал Егор, она стала, как ни странно, меньше рисовать. Всё её свободное время было отдано любимому Егорушке: накормить, проследить, чтоб не напился до поросячьего визга, не курил больше трёх сигарет на голодный желудок, убрать в мастерской после нашествия очередной партии гостей и ходить на цыпочках, пока гений творит.
Татка после окончания училища работала в музыкальной школе, учила детвору рисовать простенькие акварели. А что было делать? Тунеядцев в то время не было, ну или почти не было. Да и постоянных заработков у Егора, как выяснилось, не случалось. Официально он работал дворником, метлой за него махал местный забулдыга за бутылку водки, а Егор рисовал исключительно по вдохновению. Получив гонорар, мог прокутить его за два дня и сесть на шею добровольно подставившей её Татке.
Официально расписались они, когда Татка уже была беременна сыном Макаром. Да и то потому, что Витька, приехавший после армии посмотреть, как живёт сестра, намекнул будущему зятьку, что шутить с Таткой он никому не позволит. Пудовый кулак и широкие плечи Виктора сделали своё дело, и Егор отвёл изрядно пузатую невесту в загс.
– А ты что, совсем не рисуешь? – сидя на неудобном вращающемся стуле за тарелкой наваристого борща, спросил Витька, с тревогой вглядываясь в отёкшее Таткино лицо.
– Ну почему совсем. Иногда пишу картины, времени только мало. Да и тяжело мне сейчас. Вот рожу, тогда и за мольберт можно.
Мечты остались несбыточными. Когда родился Макарушка, слабенький, недоношенный малыш, Татке стало и вовсе не до рисования. Отец из Егора был никакой, помощи ждать не приходилось. Женщина разрывалась между младенцем и мужем с его нескончаемыми компаниями. Денег не хватало катастрофически, и Татка вытащила на свет свою верную помощницу, палочку-выручалочку, швейную машинку. Егор хоть и возмущался, что в мастерской теперь стоит вечный стрёкот, но Татка, впервые повысив голос на своего гения, пообещала перестать строчить только в том случае, если муж станет обеспечивать сыну нормальное питание.
Егор всё чаще напивался в компании или без, «на бровях» приползал домой, с пьяной улыбкой приставал к жене, обслюнявливая её и сына. А потом муж в поисках вдохновения начал погуливать. Сначала втихаря, потом вполне открыто, объясняя законной супруге, что он – талант, а ему, как известно, всё нужно прощать. Татка и прощала, глотая слёзы, прикуривая одну сигарету за другой, смешивая ревность пополам с сигаретным дымом и травясь этой гремучей смесью. Что там говорят про любовь: «Полюбишь и козла»? Так вот у Татки получалось «Не разлюбишь и козла».
Отдав сына в садик, Татка вновь стала рисовать, с детьми в музыкальной школе, для себя и даже на продажу. Её пейзажи изредка покупали ценители хорошей живописи; обывателям была непонятна глубокая грусть, тенью лежащая почти на каждой работе. Ведь что нужно простому человеку? Чтобы глаз радовался, душа отдыхала, глядя на картинку. А тут – сплошная мука