лежит, перевернут.
– А в котле что?
– Рука. Наверно, нануки закинули, пока дрались. Нож из металла. Можно я хоть этот нож заберу?
Брат Косатки посмотрел на собак. Насколько позволяли алыки, они устроились поудобнее, свернувшись в уютные клубки. Недотепа опять грыз чулок.
– Недотепа, хорея захотел? Возьми. Этот нож, видно, далеко путешествовал. Ценный предмет. Что еще видишь?
– Укрытие плохо слажено, совсем бы не грело. И крыто не шкурой, и даже не шерстью плетеной, а какой-то корзинкой из нитей.
– Это называется ткань. Кто в длинных домах на юге живет, прядет одежду из нее. Только та одежда красивая, с узорами, бисером, и медными бляшками.
– У того, без лица и рук, тоже есть бляшки, только не из меди, а из серо-белого металла.
– Это серебро. Возьми и бляшки. Может, подаришь кому или выменяешь. Что еще видишь?
– Кости внутри укрытия. Все поломаны.
– Смотри внимательнее.
– Не тюлень, не морж, не олень. Похоже, еще одного покойника звери съели.
– Смотри на эту берцовую кость.
– Вдоль расщеплена. Странное дело – если зверь ее грыз, где следы от зубов? Вот еще топор лежит, из серо-черного металла. Стой! Не этим ли топором…
– И я так думаю. Те двое третьего съели, замерзли, а потом нануки ими полакомились. До этого нануки, видно, еще нескольких покойников разъели, потому последнего не закончили. Обаче, совсем дрянь мореходы пришли из-за океана. Немудрено, что от их ведовства вода опресняется и тюлени уходят. Поехали отсюда. Теперь ты все три знака видел, один другого хуже.
Возвращение к лагерю прошло почти без разговоров. Утопил Гарпун распряг собак, снял с них чулки, и накормил их пеммиканом. В путешествиях по миру духов, ему еще далеко было до Брата Косатки, но значительную часть искусства каюра он уже успел перенять. Утопил Гарпун выскользнул из наружной кухлянки и теплых штанов, вывернул и то, и другое наизнанку, кинул одежду на веревку, натянутую на пару запасных копыльев, воткнутых в снег у входа в иглу, привязал кухлянку и штаны тесемками, чтобы ветер не унес, и посмотрел на круг Сигник, уже висевший низко над окоёмом. Круг был красным, поднимался ветер. От лагеря до стойбища оставался день пути, но этот путь шел по ровной заснеженной земле или многолетнему льду.
Утопил Гарпун нырнул в иглу. Внутри Брат Косатки, сбросивший и внутреннюю кухлянку, уже топил лед в котелке над огнем из плавника. В отблесках огня казалось, что многоцветные узоры под его кожей двигались – киты пускали струи, косатки били хвостами, морские львы задирали шеи.
– Я тут говорил, может кита в лодку превратили. Плохо, – сказал вдруг генен. – А ты говорил, может, лодку сделали, а к ней ведовством инуа кита привязали. Того хуже. А теперь думаю, могли еще хуже сделать. Может, не инуа привязали, а тупилека. А может, этот умиак и есть тупилек, и он заморских мореходов кого сожрал, кого с ума свел, а с кем еще хуже сделал.
– А с чего ты так думаешь?
– Ты помнишь,