бородатый крепыш, возмущенно завопивший, но заткнувшийся, едва лишь увидевший меня.
– Станислав,– обратился жестко я, не здороваясь, к хозяину кокона. – Ты ночевал у меня на даче?
Потрясенный художник что-то заблеял, сонный, словно ленивец из амазонской сельвы.
– Ты не крути, тебя ведь видели, – сказал я и еще сильнее тряхнул живописца одной рукой, а другой взяв за яблочко. – Гад, ты зачем бумаги жег?
Он затрясся мелкой дрожью…
– Юра, прости, думал тебе они не нужны будут…. Х-хоолодно было, Юра, а твои родители ведь уже того….
– Чего – того?! – взревел я. – Признавайся, письма жег?
– Нее, – протянул он, пытаясь мотать головой. – Только газеты.
– Не ври, – ответил я, – видны обгорелые ошметки…
– Нет, я лишь пару…. Остальное в макулатуру хотел сдать.
– Где твоя макулатура? – вскричал я, чувствуя близкую удачу.
Я отпускаю гения живописи, и тот ведет меня через джунгли к своему сараю, ловко отмахиваясь от летающих тварей, убирая машущие лапы веток, да отшвыривая шипастые обломки досок с гвоздями.
– Вот, Юра, а ты переживал, – сказал он, указывая на белеющую бело-серой горой кучу газет, журналов и книг в центре строения.
Около получаса, извозившись в пыли, мы, с примирившимся Станиславом, искали в куче жемчужное зерно.
Отряхнувшись, мы вышли во двор и сели в старинные визжащие кресла, неведомо откуда принесенные вездесущим художником. Отодвинув груду грязных, рассохшихся книг, измазанных голубиным пометом, я выложил на потемневший от дождей, покрывшийся зеленой плесенью стол связку писем. Но осмотр конвертов ничего не дал! Никого похожего на Р среди адресатов не значилось. Неужели бездумный Станислав сжег письма? Или таковых вообще не было?
Отмахиваясь от глупых расспросов подобострастного художника, уже сгонявшего в дом и предлагавшего мне выпить остатки подозрительной мутной жидкости, я тяжело вздохнул, и выхватил из груды первую попавшуюся книгу.
Закладка выпала, книга открылась на странице, где мелькнуло знакомое имя.
– Это, я значит, почитать оставляю, – объяснил художник, кивнув на книгу.
На странице значилось:
«– А я, – ответил Друд, – я хочу видеть во всяком зеркале только свое лицо; пусть утро простит тебя».
И ниже:
«Два мальчика росли и играли вместе, потом они выросли и расстались, а когда опять встретились – меж ними была целая жизнь.
Один из этих мальчиков, которого теперь мы называем Друд или «Двойная Звезда», проснувшись среди ночи, подошел к окну, дыша сырым ветром, полыхавшим из тьмы».
«Что? Друд? … Стоп, опять за последние дни мне попадается это имя», подумал я, и перевернул книгу.
На обложке значилось: Александр Грин «Блистающий мир».
Что-то смутное мне припоминалось…. Читал в далеком детстве!
Я поднял с притоптанной травы закладку. Это