выпущены из университетских ворот и прошли мимо войск, разбредясь по домам.
Жертв не было.
Провозглашенье «свобод» я встречаю на улицах; со мною – Сизов; мы бродим в толпах; вот – Красная площадь; вот – красное знамя; а вот – национальное; на каменный помост Лобного места вползает черная голова пересекающего площадь червя: процессии монархистов; фигурка протягивает с помоста трехцветный флаг; в это время красное знамя головки красной процессии поднято на тот же помост: над теми же толпами: «свобода» слова; только – чем это кончится?
Два знамени – рядом; красное держит как вылитый из стали высокий, рыжебородый мужчина в меховой шапке; этот голос я слышал уже: в эпопее последних дней; мы – под ним, вздернув головы; солнечный косяк горит на кремлевском соборе; в небо темное, как фиалка, врезаны: и золото куполов, и воздетая ладонь краснобородого знаменосца, бросающего над тысячами голов:
– «Мы ведем вас к вечному счастью, к вечной свободе!»
Рядом черненькая фигурочка, вцепясь в трехцветное знамя, до ужаса напрягает мне розовый воздух; как кровь, красны пятна Кремля, на фоне которого два знаменосца двух станов друг к другу прижаты как символы двух Россий, меж которыми – пропасть; утопия – в воздухе; пахнет оружием!
Через тринадцать лет я тут был: проходило море знамен в день первой годовщины Октябрьской революции; темненькая фигурка уже не сжимала знамени; и вспомнилось: тринадцать лет назад, когда мы стояли с Сизовым на площади в те же именно часы, а может быть, в те же минуты, – был убит Бауман; этого мы не знали еще, дивуясь «свободе» манифестаций; Сизов – ликовал; а я точно был покрыт тенью, упавшей из будущего: канонада Пресни, немецкий погром, штурм Кремля, похороны Ленина.
Я слушал тогда:
– «Мы ведем вас к вечному счастью!»
Сизов воспринял: уже «привели»; я ж воспринял: «впервые поведем» – через что?
К ночи узнали: убит Бауман; помнился образ рыжебородого знаменосца; я его никогда не видал потом, – в дни, когда черные фигурки полезли отовсюду; они готовились к предстоящим убийствам.
Помню день похорон.
Я ждал процессию в начале Охотного ряда, имея перспективу из двух площадей с подъемом на Лубянскую площадь; голова процессии не показывалась; тротуар чернел публикой; вырывались яркие замечания; вот – в черном во всем «дамы света», вот – длинный, ерзающий при них офицер; лицом – Пуришкевич; они хоронили Россию; в воздухе взвесилась серая, холодная дымка; и пахло гарью; от времени до времени площадь пересекали верхом – студенты технического училища; офицер воскликнул, вскочивши на тумбу:
– «Смотрите?»
Смотрели: и «дамы» и я, – куда он указал; от Лубянской площади; точно от горизонта, что-то пробагрянело; заширясь, медленно текло к «Метрополю»; ручей становился алой рекою: без черных пятен; когда голова процессии вступила на Театральную площадь, река стала торчем багряных – знамен, лент, плакатов: средь черных, уже обозначенных