до 1953 года. Недавно я думал, что все это будет издано после моей смерти, теперь надеюсь. Вообще, сейчас все должно потеплеть. Иначе и быть не может. Иначе все это цирк.
– Я не понимаю, почему придают значение этому Сообществу?[28]
Я:
– Потому что у нас.
Эренбург:
– Да, у нас, а не на Луне.
Я:
– И. Г., а действительно вы не хотели ехать сюда? И вас пригласили…
– Только не так, как вы думаете. Меня пригласил Сурков[29]. Очень попросил приехать. А разговор был раньше немного…
– И вам показалось, что все было доброжелательно.
– Вы же врач, и я не могу говорить, что думала та сторона.
Васька:
– Сартр[30] будет выступать?
– Не знаю. Возможно.
Он опять заговорил по-французски с греком – о греческой литературе. Попросил назвать лучших прозаиков и поэтов. Тот назвал. Эренбург кое-что подтвердил. Никто из них не был у нас издан, но он читал кое-что по-французски.
– Как вам выступления писателей?
– Кое-что прямо возмущает. Разве можно все валить в одну кучу – Джойс, Кафка, Пруст. Все назвали декадансом. И сразу же получили по заслугам. Ведь они ничего не знают и ничего не читали. Какой декадент Кафка? Это по-своему очень реально. Для своего времени Джойс был значительным событием, многое открыл. Затем пошли Хемингуэй, Фолкнер и уж за ними вы (к Аксенову с улыбкой). Так что Джойс вам дедушка. Это все равно, что Хлебников. Его много сейчас не прочтешь, но без Хлебникова не было бы Маяковского.
Я: Кафка был шизоид, болен?
– Ну все писатели немного больны – такова уж профессия. Гоголь – это совсем, Достоевский, даже Толстой в старости. Только Чехов был здоров. Пожалуй, это самый современный писатель.
В.:
– Какие выступления вам не понравились?
Э.:
– Все наши. Особенно великий писатель Лев Толстой (Шолохов. – С. Л.). Ну что он понимает в современном романе? Вот Солженицын бы…
– Он не приехал?
– Он хуже себя чувствует.
В зале появился Джанкарло Вигорелли[31] – итальянский поэт. Он вошел в сопровождении вице-президента Сообщества – тоже итальянца. Маленький, скрюченный, тоже совсем седой, с узкими щелочками глаз, умными и хитрыми, постоянной ироничной улыбкой.
Вигорелли медленно направлялся к нам.
Э.:
– Интересно, сколько ему лет? Я старше или он? Сначала я думал, что я здесь самый старший.
Пер.:
– Нет, он старше, И. Г.
– Вы бы посмотрели, как он смотрит на девушек. Прямо не отрывается.
– Он хороший поэт?
– Ну в манере девятнадцатого века. Кстати, я считаю, что вся наша литература в манере девятнадцатого века. Есть другая литература.
Он стал говорить с Вигорелли, а мы с Васькой о том, выступать ему седьмого или нет. Я говорил, что нужно выступить.
– Ты думаешь? – несколько раз сказал Васька. – Только все, что я скажу, это так. Если бы можно было бы говорить, я бы сказал иначе[32].
Видимо,