лучше, чем он!». Не любим любоваться достижениями. Мы не те, за кого себя выдаём…
Последняя фраза ранила Арлстау в сердце, заставила подумать о себе…
А жене ответ не понравился, словно правда была про неё, и их диалог был закончен… Для Арлстау.
Он, всего лишь, моргнул и очутился посреди комнаты. Не стал думать, как в ней оказался. Сейчас не до разборок. Время для него пробежало мгновенно, а, значит, повезло, что он здесь не на долго, не будет ждать Данучи до утра.
Комната была кухней. Справа от неё детская. Заглянул – трое детей, мальчик лет девяти, чем-то похожий на Арлстау и две девочки лет семи и пяти, решившие пойти в маму. Спят без одеял, но на простынях.
«Судя по всему, это дети силуэта. Значит, он обычный человек. Нет ведь среди них… таких, как он! Но как спросить об этом и стоит ли?».
Мир его беден, здесь люди, явно, «не летали». О чём можно говорить с этим человеком и человек ли это?!
Силуэт сидел на табуретке в двух шагах от него, держал в руках меч, которым был сегодня побеждён и мечтал о чём-то, и, точно, не о парящем, не о том, как станет лучше.
Арлстау же смотрел не на него. В окне интересней, чем видеть, как силуэт застыл на месте, не шевелился – он, то брал в руки меч, то его отпускал, то глядел на него, то отворачивался.
Ночь у них яркая, светится их белая планета, деревья звонко шелестят.
На небе спутник, заслонивший пол неба, был чем-то похож на его луну, но, то ли в силу своей громадности, то ли в силу яркости сиреневых и фиолетовых цветов, казался красивей и сильнее луны.
Спутник не шевелился, стоял на месте. Он, словно прятал что-то за спиной. Душа огромная, но рук её не видно…
Такова планета Данучи – днём лицом к тёплому солнцу, а ночью к холодному спутнику. Солнце и спутник равны. Менялись по очереди, время поделили поровну.
Их ночь была светла, а белая земля светилась ярче, чем от солнца. От солнца она, можно сказать, и вовсе не светилась.
«Вот так мир. Почему на Земле всё не так? Почему у нас такая маленькая луна? А здесь красив и день, ещё прекрасней ночь, нигде не встретишь темноту…».
Арлстау осмелился спросить. Его вопросы звучали: «Кто ты такой, Данучи? Где я нахожусь?», но не суждено их озвучить. Не мог он говорить в этом месте, пропал голос, язык прилип ко дну, словно табу внедрили в его слово. «Наверное, мне здесь не место. Я не должен влиять на его жизнь. Эх, а так хотелось спросить… о многом…».
Начал нервничать, раздражало непонимание, не создан он для сложных книг…
Данучи жил в мире, где никогда не было войны, впрочем, как и Арлстау – раз век её не было, значит, никто её не знает, никто с ней не встречался… Но она пришла. «Война!» – смеялся он, хотя вспоминал с тревогой единственное столкновение с ней, что случилось полгода назад, когда из-за неё пришлось искать новый дом, и не только себе. – «У неё не то лицо, чтобы его рисовать. Умирать и убивать ради наживы? Нет, только не ради этого…».
Но любую философию возможно сокрушить, если её насытить тем, чего она не ищет, чего вовсе не желает.
Кто-то