снова отличился. Вечно улыбается в камеру, как идиот, таскается с кучей баб, а потом не они между собой не могут его поделить.
– Яр, ты с ума сошла? – Навстречу вылетает взъерошенная Ксюша – верстальщик.
Я холодно отодвигаю её и, выровняв спину, захожу в кабинет. Мой компьютер раскурочен, на рабочем столе творится изысканный беспорядок. Непонимающе оборачиваюсь.
– Что происходит?
Дверь, не успев закрыться, распахивается, и красное лицо главного редактора выпячивает на меня светло-карие глаза с паутиной капилляр. Да, весь офис перед сдачей номера не высыпается, но у шефа вампирские глаза пожизненно – меньше надо за воротник заливать высокосортный коньяк.
– Быстро ко мне! – говорит он напряженно. Откашливается в кулак и исчезает, шваркнув дверью.
Мерзкий холодок забирается под кожу, смахиваю его, дёрнув плечом. Что я уже не так сделала? Сетку журнала перепутала или не тот снимок «звязды» взяла? Не первый раз же, но до старта есть время подправить. Чего кипятиться?
Молча ставлю сумку на забросанный бумажками стол и иду за шефом. Тонкий шлейф спиртного разливается в коридоре тошнотворной рекой. Прячу нос под ладонью и пробегаю мимо журналистов, пряча взгляд. Чего они все так таращатся на меня? Отряхиваюсь от неприятного ощущения надвигающейся беды.
В коридоре холодно, пробирает до костей, а в кабинете начальника плюс тридцать – можно загорать под калорифером. Пот мигом выступает на висках, скатывается по щекам тонкими ленточками, а плечи сковывает изморозью, будто у меня жар.
Не люблю, когда меня отчитывают.
– Что произошло в моём кабинете? Валерий Кузьмич, что-то с макетом?
– Я расскажу, что не так, – говорит он с яростью и, рывком погрузившись в кресло, туго сплетает перед собой сальные пальцы. Смотрит разочарованно и продолжает выливать на меня свой гнев: – Ты чью иллюстрацию использовала для прошлого номера?
– На обложке?
Начальник отвечает кивком, и кривизна рта посылает в меня пренебрежение.
– Мой, – говорю, но сердце ёкает и замирает под горлом с глухим «тук».
– Правда? – Валерий толкает по столу белоснежный лист, и я понимаю, что моей карьере пришёл конец. Вот так просто. Один документ – и нет моих заслуг, а имя опорочено навсегда.
Судебный иск кричит обвинениями в плагиате и воровстве. Кто будет разбираться, что друг подарил идею, помог с наброском, а потом… передумал. Правильно. Никто не будет оглядываться на наши отношения. Факт воровства есть? Этого достаточно для разрушения моей жизни.
И я даже знаю почему Вова написал эту бумагу.
– Но… – холодный металл предчувствия раздвигает рёбра и заставляет меня сделать лишний вдох. Хватаю вдогонку ещё один, но он начинён горечью и жестоко дерёт глотку, будто я глотнула гвоздей.
– Пиши заявление об уходе по собственному желанию, – категорично отрезает редактор и ещё глубже вонзает острие невидимого ножа в грудь.
– Но это же я рисовала, – пытаюсь защититься, но понимаю, что бессмысленно. Кабинет становится тесным, тёмным, мне хочется убежать