штору, пустив в полутемный кабинет яркий свет июльского дня, заметно перевалившего свой терминатор. С высоты семнадцатого этажа ползущие внизу разноцветные автомобили казались разноцветными мышами. Открыть бы раму, вдохнуть чистого воздуха…
«Не будь дураком, Мансур, – раздался, казалось над самым ухом, ехидный, как всегда, старческий голос. – Какой такой „чистый воздух“ может быть в этой провонявшей бензином и асфальтом дыре? Разве ты забыл родные горы, Мансур?»
Иллюзия присутствия в комнате дедушки была такой полной, что Мансур едва не обернулся с привычным возражением, но вовремя вспомнил, что дедушка Магомед в данный момент очень далеко отсюда.
«Какой шайтан понес старика в такую даль? – в очередной раз задал себе вопрос Мансур. – Ну не были миллионы и миллионы правоверных в Мекке, и ничего, живут себе на здоровье. Нет, понесло без малого столетнего патриарха в хадж…»
Мансур против воли тут же представил себе выдубленное злым горным солнцем и похожее, из-за множества глубоких морщин, на кусок старой сосновой коры лицо деда с его огромным породистым носом и мохнатыми, как горная полынь, бровями. Старик, насупившись так, что его выцветшие глаза совсем ушли под седую растительность, раздвинул было иссохшие губы, чтобы дать любимому внуку достойную отповедь, но тот замахал руками:
– Все, все, никаких дедушек, никаких хаджей, никаких споров!
Дверь, отделанная под красное дерево (а может, и впрямь из драгоценного тропического растения – кто знает, на что способен в своей великой милости уважаемый шейх Али-Ходжа), приоткрылась, и сквозь щелку просунулась умильная, как всегда, лисья мордочка Мустафы, личного секретаря Рахимбекова:
– Вызывали, господин?
Мансур сконфуженно махнул рукой на подхалима:
– Нет, Мустафа, занимайся своим делом. Это я так, про себя…
Секретарь согласно кивнул, но на всякий случай спросил:
– Может быть, чаю, господин?
Рахимбеков уже снова отвернулся к окну, бросив через плечо:
– Мне ничего не надо, Мустафа. Ты свободен.
Дверь без скрипа и стука затворилась, лишь легонько щелкнул язычок замка.
Чертов соглядатай, сын собаки! Непонятно, почему шейх приставил к нему именно этого скользкого, как змея (и такого же опасного, если прислушаться к мутным слухам, бродившим по коридорам и этажам Большого Дома), невзрачного на вид человека. Неопределенный возраст, неброская наружность, рабски-покорное обращение, на первый взгляд производившее впечатление эталона вежливости и услужливости. А может, как раз и понятно…
«Господин… чаю… – передразнил про себя умильную повадку Мустафы Мансур. – Знаем мы твой чай…»
Как хорошо было бы, если бы вместо этого скользкого червяка за стенкой сидела бы молоденькая смазливая девчушка… Нет, конечно, Мансур как истинный правоверный свято чтит законы Шариата и помнит слова уважаемого шейха Али-Ходжи, сказанные с глазу на глаз перед вступлением в должность, но…
Может, прогуляться,