на пол, рядом с потухшим очагом. – Нет, скорее всего, огороды, – пробубнил он с набитым ртом. – Теплицы точно есть, мне Нара говорила, но туда меня не водили. Еще скотина и птица в хозяйстве имеются. Своими глазами не видел, но девчонка рассказывала, – доев первый кус мяса, потянулся за вторым. – Не, все же у тебя стряпня куда как лучше Кармановой. Ты же не против? – вопросительно глянул он на Нушика, понимая, что слегка борзеет.
Мужчина возился с топливом, нарезая его тонкими пластинами для розжига.
– Ешь, ешь, – пробубнил он, не глядя на Калина. – Хуманову стряпню и я есть не в силах, хотя раньше думал, что всеяден. Хорошая это штука, – имея в виду топливо, сказал, продолжая свое занятие. – Интересно, как они его делают. В походе бы сгодилось, когда дров нема. Горит долго, расхода мало и по весу легкий. Поговорю с Карманом, может, продаст немного.
– Угу, хорошая штука, и мне приглянулась. А еще про светляков нужно спросить и еще про кое-чего. Есть у меня идейка одна…
Судя по прищуренному взгляду, мальчишка явно задумал некую хитрость, и это не ускользнуло от молчаливого, но внимательного Нушика.
– Скотина, говоришь? Неужели плаксуньи тут у них, под землей живут?
– Не знаю, – пожал Калин плечами, – может, и живут. Молоко-то есть.
Немного помолчав, погруженный в свои мысли, Нушик спросил:
– А давай-ка чаю выпьем? – и повесил котелок с водой над разгорающимся огнем.
– Не, – зевнул мальчишка и почесал поясницу. – За еду спасибо, но мне к Карману надо.
– Чего вы там мастерите?
– Извини, Нушик, но тайна не моя, разглашать не имею права. Старика спросить надо, может, в том нет ничего секретного, по крайней мере, для тебя, – Калин поднялся, вытирая ножик кусочком ткани. Сунул его на место – в чехол у левого бедра. – Спасибо, вкусное мясо. А со стариком я сегодня поговорю. Действительно, чего я один там мозг надрываю, пусть и тебя припашет. Одна голова хорошо, а четыре – это уже Горыныч-мутант, – усмехнулся Калин и, отсалютовав другу, пошел по своим делам.
Нушик покачал головой и, с грустью глядя в след мальчику, медленно опустился на стопку брикетов местного топлива, безвольно свесив руки, положенные на колени. В последнее время его все чаще и чаще обуревало дурное настроение. Тоска и щемящее чувство тревоги рвали, давили душу. Если бы он мог напиться так же, как Лаки, то с удовольствием бы сделал это, но его не брал ни хмель, ни дурман. То, что он не такой, как все, Нушик почувствовал еще в раннем детстве, когда, будучи в трехлетнем возрасте, мог поднять вес, равный собственному, а вскоре и того больше. Гораздо больше. Тогда он не понимал, почему за то, что он пытался помогать старшим: принести воды, поднять бревно при постройке дома или другую тяжелую вещь подать – отец крепко ругался и даже порол, без конца поговаривая: «Не высовывайся! Будь как все!» Будучи ребенком, он сильно обижался на родителя. А мать его жалела. Обнимала и плакала.
Лет в пять Нушик обнаружил, что может бегать быстрее других детей, поймать брошенный камень